Тёть-Света добавляет:
– Да и до пляжа всяко было… Спокон веку. Как вырастают – невест берут: липовские – в Собакине, а собакинские – в Липовке. А пока ребятишки – бьются…
Мама поморщилась. И гостья стала её утешать:
– Но вы не волнуйтесь, Ирина уже знает, как вышло у них. Всё выведала у мальчонки. И отец не сегодня-завтра приехать должен, Вадим Петрович. Так тот и всыплет ему, тот разговаривать не будет…
– Всыплет, всыплет, – обнадёжила её и Анна Ивановна. – Он как приезжает домой из города, так его сразу всей деревне и слыхать. Серёга объявляет.
Я спрашиваю:
– А как он объявляет?
И обе они, наперебой:
– Так ведь Серёга – сразу и в рёв, да на всю деревню!
– Отец-то его наездами воспитывает, вот и всем слышно…
Я вспомнила Серёгу, как он взмахивает огромными ресницами и смотрит глупо-глупо. Как маленький. Он что, знал уже, что ему одному за всех влетит?
Поздно вечером, когда мы трое спать укладывались, мама вздохнула.
– Скоро уже домой. А завтра сидите во дворе, на улицу ни шагу.
Назавтра нас до вечера не выпускали за ограду.
Мы нарвали в саду полное ведро малины, а потом долго варили из неё варенье. Что делать, если в деревне все с утра до вечера только и знают, что работают. И Катя, и её брат Шурик, и Лёнчик, и Серёга. И для нас занятие нашлось…
Анна Ивановна развела костёр прямо во дворе. Поставила по бокам два кирпича, а на них сверху тазик. И велела всё время помешивать, пока закипал сироп и пока в нём варилась ягода.
Но это не нужно было делать нам вдвоём, и Костя снова принялся играть с Пальмой. Он говорил, что научит её считать – и она станет лаять сколько нужно, по его сигналу.
А мне было достаточно того, что иногда я могу отойти от тазика с вареньем и обнять огромную собаку, уткнуться лицом в шерсть.
Пальма громко дышала, лизала мою ногу возле повязки. Наверно, думала, что мне всё ещё больно.
Костик говорил, что я действую на Пальму расхолаживающе. А здесь как-никак собачья школа, хотя и для одной собаки.
Анна Ивановна пугала меня:
– Гляди-ка, Пальмины блохи на тебя и перепрыгнут!
Но почему-то это мне было всё равно.
Вечером по одному стали появляться вчерашние мальчишки, заглядывать через забор. Чуть только стадо пришло и всех коров разобрали – Катя уже привела брата, чернявого Шурку. Он молчал и глядел под ноги себе. Зато Катя встала – руки по швам, вдохнула воздуха – и выпалила без остановок:
– Просим прощеньица у вас! Это одна я виновата! Шурка прошлую ночь ночевал у Михал Григорича, и я не успела сказать ему, что вы наши, липовские!
