— Пан Тыклинский, вы прочли свиток?
— Да, — механически ответил молодой человек.
— Всё верно написано?
— Верно, — так же безразлично откликнулся тот.
— Значит, так. Пан Тыклинский, единственный и последний потомок своего рода, отныне ты не властен над собой, и изменить свою судьбу даже путём самоубийства тебе не позволено. Тебе сохраняется разум, зрение и слух, а также осязание. Но отныне ты будешь нем и недвижен, долго, очень долго, вплоть до того времени, пока твой Приговор не будет изменён и тебе будет позволено наконец умереть. Аминь!
Ясновельможный пан рухнул столбом, и стеклянные глаза разом ожили, выразив последовательно удивление, затем ярость, потом ужас, и наконец отчаяние.
— Теперь ты.
— Смилуйтесь, добрый пан! — корчмарь упал на колени. — Не убивайте!
— Я не убью тебя, Гонза, — рыцарь поморщился, — твоя смерть будет несколько позже и куда страшнее. Вспомни, как часто твой пан Тыклинский резвился здесь с девочками? Отвечай!
— Я… я… Часто, добрый пан. Почитай, каждую неделю, а летом и чаще.
— Как это происходило?
Корчмарь облизал пересохшие губы.
— Ясновельможный пан… он… ему приводили каждый раз новую девку, и чтобы непременно невинную, он специально посылал своих… Только в последнее время ладные девки-то кончились, добрый пан, вот они и начали тягать сюда соплюх разных, сперва лет по тринадцать-четырнадцать, а потом и меньше…
— Он сам резвился, один, или со своими волками?
— Сперва сам, а как натешится, отдавал ребятам своим, те по очереди…
— А потом?
Корчмарь опасливо косился на рыцаря.
— А они оставляли девок-то в сарае, прямо где, значит… А мне пан велел их домой спроваживать.
— И ты?..
— Ну, я и отвозил их на волокуше по домам, значит, по-христиански… Они после всего сами-то идти не могли, значит…
Корчмарь съёжился под взглядом Первея.
— Всё верно. Только ты забыл одну маленькую подробность — перед тем, как по-христиански отправить несчастных домой, ты сам пользовался ими. Так?
— Поклёп… Я аккуратно… Они ведь всё одно ничего не чуяли уже… смилуйтесь, благородный пан!
Первей помолчал, сдерживаясь.
— Твоё счастье, что я не могу изменить Приговор. Ладно. Корчмарь Гонза, колдун и отравитель, ты только что отравил девять человек, включая своего господина. Шестеро из них умерли, двоих ты замучил огнём, использовав в своих колдовских обрядах, а твой господин напрочь разбит параличом, что хуже смерти. Тебе предоставляется право умереть по твоему выбору — повеситься, скажем — но я уверен, что ты им не воспользуешься. Ты будешь сидеть в своей вонючей норе и ждать, когда за тобой явится Святая инквизиция. И подыхать от страха.
