- А ты меня любишь? - спросила она.
- Люблю. - Он ласково прикоснулся губами к ее виску.
- Как ту, первую? - спросила она, не шевельнувшись. В голосе слышалась неприязнь.
- Первая есть первая, - сказал он, ощетиниваясь. - Не тревожь ее тень.
- Ну и не болтай, что ты меня любишь.
Она ушла готовить ужин. Овцын загляделся на книжную полку. Поразился, как много на свете поэтов. Поэты, поэты, поэты. Имена слышанные и не слышанные. Не читаные книги. Взял книгу Слуцкого. Это имя он слышал. Перелистнул.
Шел и пел человек,
Совсем не торопился.
Не расхвастался и не напился.
Удержался все же, утерпел!
Просто шел и пел...
Бывает, подумал он и сунул книгу обратно. Взял книгу Багрицкого. Разглядел фотографию - широко расставленные глаза, нечесаный чуб, спущенный на правую бровь, приросшие мочки ушей. Взгляд, будто говорящий: только попробуй, ты у меня получишь! И добрый рот, начисто
выдающий хозяина: взгляд этот нарочно, чтоб не приставали всякие...
Древний ворон каркает, и волчий вой несется. Из какого жбана ты черпал клубящееся пиво, сумасшедший виночерпий? Жаркой горечью пошло оно по жилам...
Дочитал до конца, перелистнул страницы обратно, перечитал. Снова посмотрел на портрет. Косоворотка, кулак на столе...
Он поставил книгу на место, потому что другие стихи читать опасался - вдруг хуже? Взял стоящего рядом Заболоцкого, над которым так млел тогда Соломон. Выпала фотография. Он поднял ее. На глянцевитом произведении фотографического мастерства Марина выглядела безупречной красоткой, хоть сейчас на экран. Сперва он удивился; до какой чудовищной степени можно прилизать человека! Потом стал думать, каким путем карточка попала к Соломону. Варианты надумывались всякие, но даже самые крайние были смешны: разве могла Марина сблизиться с носатым, неловким, неуверенным в себе, нелепым Соломоном? Всколыхнувшаяся было ревность улеглась. Когда Марина пришла с едой, он спросил:
- Как попала сюда эта конфетка?
Она засмеялась беспечно:
- Я дала, конечно. Мы ходили в театр. Соломон провожал меня на улицу Рубинштейна. Расчувствовался, стал мою несравненную красоту превозносить до небес и выше. На лестнице ручки целовал.
- Только ручки?
- Меня и это утомило. Велела ему идти домой.
Он затосковал, стал просить хоть карточку, раз иное ему недоступно.
- Свин Соломон, - сказал Овцын.
- Отчего? - Марина пожала плечами. - Я еще могу нравиться.
Она расхохоталась, обняла его, повела к столу.
- Садись, откупоривай вино, - сказала она.
