– Да кого спас? – спросил редактор.
Но Ремизкин, видимо готовя заранее им задуманный эффект, подлетел к двери и широко распахнул её. В дверях показалась Наташа Скуратова. Она была немного бледнее обычного, и глаза её были пригашены затаённой усталостью. Видно, немало пережила она вчера. Но всё же я опять невольно залюбовался ею.
– Вот её спас! – воскликнул Ремизкин. – И её воспитанника Серёжу Орлова из первой группы.
Наташа в некотором смятении оглядела всех нас:
– Товарищи, погодите, я ведь как раз пришла сказать…
Но редактор энергичным жестом остановил её:
– Тихо. Прошу. – Он показал ей на свободный стул. – Так. Сели. По порядку. Вас спасали?
Наташа кивнула головой.
– Так. Значит, с этим ясно. Теперь: кто спас?
Тут опять вмешался Ремизкин:
– Разрешите? Я уже все обеспечил. Он здесь, чтобы без задержки было, прямо в номер… Адриан Онисимович, войдите, вас просят! – крикнул он в другую дверь, и оттуда появился Дрыжик.
Парикмахер был явно не в своей тарелке. Он вошёл в нерешительности, прижимая к себе треух и как бы растирая им грудь.
– Вот он! – торжественно возгласил Ремизкин. – Товарищ Дрыжик. Я с утра все уточнил, расследовал, а вчера лично был на месте совершения… тьфу, извиняюсь, то есть на месте происшествия. Товарищ сам не помнит от переживаний, что как раз он сам-то и спас. А улики… то есть данные, все налицо.
Хворобей, надев очки, строго смотрел на Дрыжика:
– Товарищ, только короче. Номер стоит, газету задерживаем. Но отрицайте, спасали?
Дрыжик, только было присевший, снова вскочил, растирая грудь шапкой, которую он комкал в руке:
– Видите ли, я… конечно, спасал… то есть у меня было такое определённое намерение, и, значит, когда я увидел… смотрю это…
Наташа не выдержала:
– Товарищ редактор, и вы, Адриан Онисимович… Это всё так, только я хочу одно сказать…
– Только быстрее! – Редактор с размаху и с треском положил толстый карандаш на стол. – Короче. У нас набор задерживается. Срочный материал с обогатительной фабрики, и вот товарищ из Москвы прибыл, специальный корреспондент.
Ремизкин посмотрел на меня с восторженным уважением. Наташа тоже удостоила меня любопытствующим взором. Хворобей продолжал:
– Короче. Сокращайтесь. Неужели не можете разобраться до сих пор? Вы спасали?
– Затрудняюсь уточнить, – бубнил растерянный, но честный Дрыжик. – Был отчасти без полного ясного сознания. Иду, значит, замечаю – шалашик.
– Ну, ясно же все. Скромность! – пояснил Ремизкин на ухо редактору.
