Еще двое самовар притащили, машинку для керосину — обед готовить, сапоги с наделанными головками, три топора.
Все утро бегали по оренбургским базарам, набили вагон сверху донизу: табаком листовым, табаком рассыпным, самоварами, ведрами, чугунами, топорами, пиджаками, ботинками, юбками — повернуться негде.
Еропка, мужик маленький, тоже из Бузулуцкого уезда, подцепил часы "американского" золота. Сказал кто-то — часы хорошо в Ташкенте берут — он и купил за двенадцать тысяч. Глядел-глядел на них — головку свернул. Стали часы — нейдут. И к правому уху, и к левому уху прикладывал их Еропка — нейдут. Пропали двенадцать тысяч — кобелю под хвост выбросил.
Или оттого, что часы нейдут, или еще какое горе ущемило Еропкино сердце — увидал он Мишку в вагоне, рассердился.
— Чей это мальчишка едет здесь?
И мужики словно сейчас только увидели Мишку.
— Кто его посадил к нам?
— Ты куда едешь товарищ?
Поглядел Мишка на мужиков, поправил старый отцовский картуз, говорит, как большой настоящий мужик.
— Еду я в Ташкент, дядя у меня комиссаром там.
— А сам откуда?
— Сам я дальний: Бузулуцкого уезда.
— Какой волости?
— Волость у нас Лопатинская.
— А как фамилия твоему дяде?
— Мишка глазом не моргнул.
Фамилья ему — не наша: мне — Додонов, ему — Митрофанов. Брат он приходится моей матери, коммунист.
Еропка, мужик маленький, сказал.
— Я сам Бузулуцкого уезда, двадцать верст от вашего села, а такой фамилии не слыхал: ты, наверно, врешь!
Мишка глазом не моргнул.
— Что мне врать! Справься в орта-чеке, там знают.
— Кого?
— Дядю Василья.
Еропка головой покачал.
— Что-то не верится мне. Который тебе год?
— Четырнадцатый.
Переглянулись мужики, обшарили Мишку глазами со всех сторон:
— Обманывает сукин сын!
Подошел Семен, красная борода, строго спросил:
— Деньги есть?
Мишка глазом не моргнул.
— Есть.
— Сколько?
— А у тебя сколько?
Все засмеялись от такой неожиданности.
— Ай-да, мальчишка! Не сказывай ему — в карман залезет…
Прохор косматый больше всех поверил в Мишкину силу. Подсел поближе, разговор хозяйский завел.
— Давно твой дядя в Ташкенте служит?
— Третий год.
— Там останешься или домой вернешься?
Мишка лениво плюнул мимо Прохоровой бороды.
— Увижу. Понравится — останусь, не понравится — домой поеду. Даст хлеба бесплатного дядя пудов двадцать, и хватит до нового нам.
— А семья большая у вас?
Понравилось Мишке мужиков обманывать — неопытные, каждому слову верят. Поправил старый отцовский картуз, начал рассказывать теплым, играющим голосом. Семья у них небольшая: мать и два брата. Отец в орта-чека служил полтора года — из коммунистов он. Ну, убили его белогвардейские буржуи, теперь им пенсию высылают за это. А который сажал Мишку на той станции, товарищ отцу приходится, самый главный начальник. И письмо от него везет Мишка тому самому дяде, который в Ташкенте комиссаром служит. А этот самый дядя тоже письмо прислал Мишкиной матери: пускай, говорит, приедет мальчишка ко мне, я его поставлю на хорошую должность и хлеба могу выслать без задержки. Два раза Лопатинские мужики ездили к нему. Даст им дядя бумагу казенную — никто не трогает. Которых остановят, у которых совсем отнимут, а они покажут бумагу с дядиной печатью — пальцем не имеют права тронуть.
