* * *
…Вот, скажем, поэт К. после выступления обучает юных слушательниц поэзии извлекать из пустой винной бутылки провалившуюся пробку, используя для этого шнурок от собственного ботинка.
* * *
…Вот, скажем, у архитектора Т. с рождения имеется маленький розовый хвостик. И пока мать архитектора Т. по молодости убивалась от тревоги за будущее сыночка, отец архитектора Т., известный историк, сыночку говорил: «Повезло тебе, свиненок! Будешь девок развлекать». И все в жизни архитектора Т., слывшего большим сердцеедом, складывалось прекрасно, и некоторые девки даже дарили ему в качестве знака особого своего расположения милые бантики на этот самый хвостик. Потом архитектор Т. повзрослел, женился, у него родились детки (у каждого двадцать пальцев, два уха, один пуп, ничего такого). И вот на десятилетие свадьбы архитектор Т. вытатуировал себе на хвостике «Хрю-хрю!» – в подарок жене. И тогда жена архитектора Т. сказала ему совершенно неожиданно: «Ну ты выродок».
* * *
…Вот, скажем, девушка с ярко-синими волосами держит в охапке неподвижно замершего французского бульдога и часто-часто чмокает его, приговаривая в перерывах: «Лучше же я, чем бабушка, да, муся? Лучше же я, чем бабушка, да, сосисочка?..»
* * *
…Вот, скажем, журналистка Татьяна, разбирая почту, вдруг с нежностью говорит: «Всю жизнь мой дедушка писал маме длинные встревоженные письма: „Катя, почему ты говоришь о себе в мужском роде? Катя, почему ты говоришь о себе в мужском роде?..“ А теперь он пишет мне: „Внучек, почему твоя мама мне не отвечает? Внучек, почему твоя мама мне не отвечает?..“»
* * *
…Вот, скажем, поэтесса М. внимательно слушает подругу, излагающую нечто духовное. Поэтесса М. очень устала и хочет есть, подруга же находится в специфическом модусе, в котором женщину нельзя перебивать – по той же причине, по которой лунатика нельзя будить: взбрыкнет. У подруги блестят глаза, она раскрывает душу, у нее момент высокого переживания, а миска с только что пожаренными куриными ногами находится на столе прямо у нее за спиной. Поэтесса М. уже сделала две робких вылазки, которые изливающаяся подруга приняла за желание обняться; больше поэтесса М. так рисковать не намерена. Однако силы ее на исходе. «Это такое впечатление, как если бы ты вышла на улицу, в мороз, из страшно перегретой квартиры, и даже вот этот лютый холод – в нем есть какое-то счастье, какое-то немедленное облегчение, – говорит подруга, предусмотрительно закидывая голову назад, чтобы подступающие слезы, как у Дениски, затекли обратно в глаза. – Почему это так? Что вдруг случилось в моей жизни? Как будто что-то разрешилось, понимаешь? Как будто ты перешел на новый уровень в игре, и этот уровень еще не запустился, но ты уже там, ты уже с чувством, что состоялся какой-то прорыв. Отчего это вдруг может произойти с человеком? Что вдруг снизошло такое, а? Ты понимаешь?» Да, поэтесса М. понимает: у ее подруги второй день месячных. Но светлые подругины слезы не хотят течь обратно в глаза, а тихонько текут в уши; сохнет курица; поэтесса М. чувствует себя очень хорошим человеком.
