Ханс Нурбю долго не возвращался. Ховард поднялся и прошелся по горнице: хотелось отойти подальше от троицы.
Из соседней комнаты донесся плач служанки и голос мальчика: «Мама!»
Потом все стихло. Троица за столом заснула.
Вдруг до Ховарда донесся жалобный крик мальчика: «Мама! Мама!», слившийся с причитаниями служанки.
Затем душераздирающий плач.
Прошло еще несколько минут. Ханс Нурбю вернулся бледный и, казалось, совершенно протрезвевший.
— Анна только что померла, — сказал он.
Ховард не нашелся что сказать, он был точно в оцепенении. С Хансом творилось что-то неладное.
— На год опоздала! — пробормотал Нурбю, как бы обращаясь к самому себе.
Он стоял, устремив перед собой странный взгляд, и видно было, что он постепенно закипает злостью; его коренастое тело как бы стало еще коренастее, а лицо словно заострилось. Длилось это недолго. Ханс взял себя в руки.
— Помоги мне выставить этих мужиков, Ховард, — сказал он. — Пусть домой ковыляют.
Они подошли к гостям, спавшим, уронив голову на стол, и принялись расталкивать их.
— Уходите! — сказал Ханс Нурбю. — Анна померла!
Нурбю все повторял и повторял эти слова.
Наконец гостей удалось растолкать. Но им было непонятно, где они, а что надо уходить — этого они вовсе не могли взять в толк.
Анна? Анна их выгоняет? Да разве это похоже на Анну?
— Ты только пусти меня к Анне! — гнусавил Флатебю. — Анна никогда мужика за рюмочку-другую не осудит.
Все время за стеной слышался детский плач.
Наконец они выставили всех троих на двор. Но те ничего не понимали и продолжали молоть всякую ерунду. Один из них — Шённе — все время смеялся.
— Счастливо, Ховард! — сказал Нурбю. — Я, пожалуй, дверь запру.
Последнее, что увидел Ховард: все трое, падая и спотыкаясь, топтались по кругу, хлопали себя по коленям и заливались придурковатым смехом.
Уже свечерело, когда Ховард поехал домой. Позади слышались крики и смех пьяной компании. Впереди под вечерним небом лежало тихое селение, слева озеро, за ним темный кряж. Солнце садилось в мешок из красных облаков, как часто бывает после ветреного дня. К закату ветер почти улегся, лишь редкие порывы гнали пыль и сухую листву. Ни на полях, ни на дворах, ни на дороге людей уже не было видно. Народ кончил работу.
Ховард как раз выезжал из ворот Нурбю, когда зашло солнце, налетел порыв ветра, и все селение вдруг сразу как-то посерело, словно испустило последний вздох.
Сердце у него защемило, как осенью, когда он впервые один проезжал это место. Нурбюгда представилась ему стеною, о которую ему только лоб себе расшибить впору.
