Короче, чем серьезнее я настраивался лепить контрабандистские отмазки, тем расслабленнее и невнимательнее становились
оне.
И снова провал в сон (мысль, крутящаяся по кругу: не забыть записать про курение Левкина, не забыть записать про курение Левкина), из которого меня извлекает очередное требование предъявить паспорт. Уже, вероятно, с казахской стороны. Очнувшись, спрашиваю у саратовской г-жи Мураками архетипическое:
— Это белые или красные?
Звучит шуткой, но, на деле, просыпаются глубинные пласты, недавно прочитанные Платонов и «Неопалимая», все фильмы о гражданской войне одновременно. А вот как возвращают паспорт, уже не помню, ибо засыпаешь быстрее, чем думаешь или действуешь.
Последнее, что было: чувство голода, проступающее внутри смазанного влагой сна. Словно заглядываешь в темноту колодца и различаешь в нем намек на несуществующий свет…
(Расстояние 2282 км, общее время в пути 2 д. 54 мин.)
А потом просыпаешься, то есть, буквально — высыпаешься, тебя рассыпали, высыпали на пустую сцену, залитую светом сотен софитов. Снова жарко, но уже не как в яйце, но как в воде, которая кипит вокруг яйца, наступает более естественное ощущение, более правильное, более точное.
Впрочем, сейчас солнца нет, напряжение тепла спадает, и тело возвращается к привычным очертаниям. Что это было? Очевидный сбой в программе, нарратив комкается и летит в сторону. Засыпая, я окончательно разгладил все складки на поверхности, сделал из него (из себя, делающего его) простыню.
После того, как прочитал Левкина, все окончательно стало понятным и посчитанным. Возникла очевидность, и я подумал даже бросить эти записки, почувствовал исчерпанность проекта, вычерпанность содержания, которое одно-единственное и имело смысл. И тут все изменилось.
Первое — сон, из-за которого пришлось пропустить несколько станций, второе — резкая перемена климата и попадание из осени прямиком на верхушку лета (что оказалось фантомным, но, тем не менее, на пару часов таким очевидным). Наложилось друг на дружку и изменило ход игры. Теперь до самой Алма-Аты хватит микродвижений собирания, перестройки и попытки нового соответствия новой ситуации.
До самой Алма-Аты, когда выходишь с перрона на вокзал, а затем в город, и город наваливается на тебя шершавым, асфальтовым боком, автоматически перестаешь мониторить внутреннее так же тщательно, как раньше, вертишь головой в разные стороны, слушаешь попутчиков, подмечаешь экстенсив. Уже не до того, что
