На его место зашла саратовская тетенька «после пятидесяти» (крашеная блондинка с томиком Мураками), но ее быстро переселили в пустое купе. Так что теперь я один. Совсем один. Проводница пришла поменять белье на освободившейся полке. Верхнюю простыню забрала, нижнюю, не меняя, бережно расправила, застелив покрывалом. После шепотом попросила меня помочь перевезти через таможню женский костюм. Я не понял, тогда она повторила казахской скороговоркой.
— Женский костюм…
И для верности понимания обвела контур своего виолончельного тела руками. Вышло неожиданно изящно. Но почему в контрабандисты она выбрала именно меня?
Я кивнул, тогда она принесла мне две черные кружевные тряпки, похожие на цыганскую юбку. Стала мять, запихивать их ко мне в сумку.
— Пакет есть? — спросил я.
Она увидела на столике стопку вчерашних газет, и в ее глазах-миндалинах вспыхнула мысль.
— В газеты заверни.
В газеты заворачивать не стал, нашел пакет. Как раз сейчас проплываем мимо большой реки с рыжеватыми островами, заросшими сухой травой. Въезжаем на мост. Волга!
Когда езжу домой с Казанского, вид на Волгу более эффектен — крутые берега, монументальный мост, сияющая перспектива. Подле Саратова вид выходит менее изысканный, плоский какой-то, горизонтальный. Волга не кажется здесь особенно глубокой. Испорченное старое зеркало с потрескавшейся, помутневшей амальгамой.
А потом, на многие километры, пойма с порыжелыми островами, похожими на лабиринт — водные дорожки сходятся и расходятся среди травяных фиордов, плывет лодка, вот только сейчас (пока я все это писал) мы достигли окончательной суши. Потянулись хлипкие дачные домики, переходящие в гаражи и в унылую типовую пятиэтажную застройку.
(Расстояние 947, общее время в пути 18 ч 56 мин.)
А мы вернулись в октябрь, даже, можно сказать, в конец сентября. По крайней мере, еще на перроне в Саратове лил теплый дождь, и толпа провожающих стояла под черными зонтами, напоминая одну большую похоронную процессию.
(Расстояние 947 км, общее время в пути 19 ч 34 мин.)
Поезд разрывает гомогенное пространство, выкатываясь на простор с жизнью, текущей у него внутри. Сундучок, шкатулочка с секретом — вокруг одна жизнь, а внутри — автономная и совершенно другая. Здесь даже воздух иной — состав его городской, техногенный, с пылью, с жаром, а вокруг благолепие: поля, огни, деревья. И никакой вагонной тесноты, духоты, сжатости, но простор, врасплох застигнутый во всей своей красе. Так как поезд не видит себя со стороны, он исключен из общей картины: наблюдатель сидит внутри поезда, сшивающего собой, как застежкой молнией, левый берег и правый берег:
