Это письмо относится к первым числам июля 1812 года. Бетховен пережил тяжелый год. Денежные проблемы не давали ему покоя. Война подорвала финансы Австрии, пришлось провести серьезную девальвацию: рента Бетховена теперь почти ничего не стоила. Он негодовал на венцев и «австрийское варварство», строил новые планы отъезда, которые быстро рушились. Он собирался уехать в Англию, тем более что угроза войны замаячила снова: Наполеон готовился пойти на Россию.
В начале июля Бетховен вновь оказался в Теплице с заездом в Прагу.
После его смерти в его бумагах (вместе с Гейлигенштадтским завещанием) нашли это письмо. Если бы требовался документ, чтобы овеять флером легенды в целом трудную и несчастную жизнь, лучшего не стоило и искать. Это письмо вызвало почти столько же вопросов, толкований, предположений, догадок, гипотез, сколько какое-нибудь Евангелие. Оно не сообщает нам ничего такого о Бетховене, его характере, любовных переживаниях, чего мы бы не могли предугадать. Оно просто окутывает один момент его жизни тайной, в которой свершаются судьбы. Бетховен приехал в Теплице 5 июля, в четыре часа утра, проделав трудный путь. На следующий день он написал:
«Утром 6 июля.
Мой ангел, мое всё, мое я, только несколько слов, и то карандашом (твоим!)… Зачем этот глухой ропот там, где говорит необходимость! Разве может существовать наша любовь иначе, как при отречении, при ограничении наших желаний? Разве ты можешь изменить то, что ты не всецело моя и я не весь твой? О Боже! Взгляни на чудную природу и успокой свой дух относительно неизбежного. Любовь требует всего и требует по праву, так и ты по отношению ко мне, и я в отношении тебя, — только ты так легко забываешь, что я должен жить для себя и тебя… Будь мы навсегда вместе, ты так же мало, как и я, чувствовала бы эту печаль. Я надеюсь, что мы скоро увидимся… И сегодня я не могу сказать, какие размышления приходили мне в голову в эти дни относительно моей жизни. Если бы мое сердце находилось возле твоего, их бы, конечно, не было. Моя душа полна желанием сказать тебе многое. Ах, бывают минуты, когда я нахожу, что слова — ничто. Ободрись, оставайся моим верным, единственным сокровищем, мое всё, как я для тебя! А что нам суждено и что должно быть, то ниспошлют боги.
Твой верный Людвиг».
«6 июля вечером.
Ты страдаешь, мое самое дорогое существо… Ах, где я — там и ты со мной! Вместе мы достигнем того, что соединимся навсегда. Что за жизнь так, без тебя!!! Меня преследуют люди своею добротою, которую я так же мало желаю заслужить, как и заслуживаю. Унижение человека перед человеком причиняет мне боль, и когда я рассматриваю себя в связи с мирозданием, — что я и что тот, которого называют Всевышним?.. Как бы ты меня ни любила — всё же я люблю тебя сильнее, — не скрывайся никогда от меня, — покойной ночи. Ах Боже, так близко! Так далеко! Разве не небо — наша любовь? Но она так же незыблема, как свод небесный!»
