— Идем к Шмагину. Главное, носа не вешать, не унывать, море зеленое. У нас на флоте в таких случаях говорили: «Идем ко дну, но настроение бодрое».
— Как это получилось? — тихо спросил Шмагин Павла, обдав его взглядом строгого осуждения. — Это ведь не мелочь. Это не просто описка.
Грибанов не знал, что ответить.
— За Светенскую базу вас похвалили, и — голова кругом.
— Нет… не в этом дело.
— А в чем? Закон газетчика забыл? Сперва проверь, а потом верь.
Работать сегодня Павел уже не мог. В голове гудело, мысли неслись одна за другой. Он взял кепку и так, держа ее в руке, поплелся домой.
Аня с работы еще не возвращалась. В комнате — тихо и скучно. Павел хотел позвонить жене, рассказать о случившемся, но раздумал: «Потом, вечером». Взял гитару и тихо затянул:
Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза.
И поет мне в землянке гармонь…
Пальцы не спеша прыгают по струнам, а мысли ушли далеко-далеко у Павла.
Вспомнились бои под Сталинградом, госпиталь, нож хирурга, страшный поединок с гангреной, партийная школа, вручение удостоверения.
Эх, пути-дороги! «Жизнь прожить — не поле перейти…» И снова о статье сегодняшней и снова о редакции. Поспешил. А ведь дед говорил: «Время разум дает».
3
Когда Павел уже был в постели, зазвонил телефон. Говорил Ряшков:
— Вот, понимаете, наколбасили, а редактор расхлебывай. — Казалось, здесь, в этой маленькой пластмассовой трубке, спрятался сам Ряшков. — Теперь прикажете поправку давать, обнародовать имя нового сотрудника? О вас заботишься, заботишься, а вы… такую свинью подложили.
— Я вину не отрицаю, Иван Степанович.
— Да, да, тут вы сговорчивый.
— От признания ошибки наш авторитет не упадет.
— Это ваш… — крикнул редактор и осекся. В трубке послышалось чирканье спички. «Закуривает», — решил Павел. Он не раз видел, как Ряшков, разговаривая по телефону, плечом прижимал трубку к уху, а руками доставал из стола папиросу, закуривал.
Раздался знакомый кашель, и снова голос Ряшкова, только уж более уравновешенный:
— Поправку, э… э… Щавелев не советует, а приказ по редакции издам, так и знайте.
Перевалило за полночь, а Павел все еще ворочался с боку на бок, словно под ним матрац был набит шиповником.
«Знал бы историю этого края — такой ошибки не допустил, — упрекал себя Павел. — Все только говорю: изучать, изучать, а сам… Нет, хватит. Изучать и все! Завтра же, иначе… И что она сопит?»
Павлу вдруг стало досадно оттого, что он мучается, а жена спокойно спит и спит. Он приподнялся на локте и начал трясти ее:
