— А-а… Вы оттуда?
— Оттуда.
— Тогда прошу на кухню. Приехал час назад. Еще по успел разобраться.
В кухне на полу лежал расстегнутый чемодан на «молнии», а на столе стояла бутылка портвейна и банка рыбных консервов.
— Даже не поужинал… Составите компанию?
— Спасибо. Я посижу немного. А вы ешьте. Вы получили телеграмму?
— Да. На работу пришла. Неожиданно и непонятно. Что тут произошло? Все правда?
— Правда.
Кравчук кашлянул сердито:
— Черт! Какая сволочь могла?
— Пока не нашли. Вы приехали один?
— Понимаете, получилось как обухом по голове. Растерялся просто. И ничего не сказал. Жалко Светлану. Отец ведь. Объяснить ничего не мог. Решил один поехать, узнать толком. Потом ее подготовить.
— Что ж, может быть, это и верно. Дочери тяжелее, чем зятю.
— Почему его убили?
— Возможно, ограбление.
— Ограбление? Что у него грабить?
— Иногда из-за десятки убивают.
— Мерзавцы. У старика и жизнь не сложилась, да такая смерть…
— Что вы имеете в виду? Почему не сложилась?
— Просидел десять лет.
— Когда?
— После войны.
— За что?
Кравчук махнул тяжелой рукой:
— Целая история. Светлана сама не знала.
Мазин посмотрел внимательно:
— Расскажите, пожалуйста…
— Нечего рассказывать. Все просто. Старик бросил их с матерью перед войной. Потом его забрали в армию. Когда Гитлер напал. С тех пор ничего не знали. Пятнадцать лет. Вдруг в пятьдесят седьмом письмо. Дескать, так и так. Пострадал, потому что был в плену. Освобожден, живу в Сибири, нуждаюсь. Помоги, дочка. Как не помочь? Пригласили к нам. Мать-то умерла уже. Но не приехал. Писал, не хочу мешать молодой жизни, вину чувствую. Посылали ему деньги, вещи теплые, варенья, печенья разные. Когда дали квартиру и уезжать сразу пришлось, говорю Светлане: давай отца выпишем. Не век же одному жить. Приехал, познакомились и простились. Видел я его раз или два всего.
То, что говорил Кравчук, было интересно и наверняка важно для Мазина, но еще более интересен был он сам, заполнявший почти всю кухню громоздким телом, большими руками и бородой, засыпанной хлебными крошками. Тяжелый, бугристый лоб Кравчука нависал над неожиданно светлыми серыми глазами, которые смотрели на Мазина непрерывно, куда бы ни поворачивался их хозяин, и почти не моргали. Вообще, голова его казалась грубо скроенной из разных кусков. Из-под бороды виднелись крепкие красные щеки, привыкшие к непогоде, а лоб был бледным, с четко прорезавшимися морщинками и совсем интеллигентскими залысинами.
Упорный взгляд малоподвижных глаз мешал Мазину рассмотреть всего Кравчука, не давал возможности оторваться от его лица, и Мазин подумал сначала, что геолог пытается сбить, смешать его мысли, но потом понял, что это просто такая манера, как и речь Кравчука, его короткие, рубленые фразы. И все-таки иногда Мазину становилось не по себе — когда Кравчук вдруг совсем останавливал свой взгляд, и начинало казаться, будто смотрит он уже не на Мазина, а мимо него или даже сквозь него, на стену за спиной.
