«Трудно, защищая свою свободу, соблюсти меру, пока под видом сохранения равенства кто-то хочет возвыситься, чтоб угнетать другого, пока люди пугают других, у чтоб не бояться самим, пока, отражая обиду, мы причиняем ее другим, как будто этот выбор между насилием и страданием неизбежен». (Там же. 65)
Вторая половина V века прошла под флагом борьбы плебеев — на этот раз уже состоятельных плебеев, — за гражданское равноправие с патрициями. Главное значение, конечно, имело право быть избранными на государственные должности: консула, цензора и диктатора, а также в состав жреческих коллегий. Но особенно чувствительно уязвляло плебеев запрещение браков между двумя сословиями. Средства же в этой борьбе были те же, что и ранее: решения сената и распоряжения консулов, с одной стороны, и трибунское вето — с другой. Она продолжалась добрых полтораста лет. Медленно, шаг за шагом отвоевывали себе плебейские лидеры право на равные с патрициями власть и почет. Мы не будем следовать за перипетиями их борьбы — это скучно. Но, чтобы все-таки представить себе чувства тех, чьим потомкам предстояло вместе с отпрысками древних патрициев составить элиту города Рима, дадим слово трибуну Канулею. Вот (в передаче Тита Ливия) его речь, обращенная к народу в 445-м году — в самом начале этого упорного противоборства:
«Я и прежде, квириты, не раз замечал, как гнушаются вами патриции, считая вас недостойными жить с ними в тех же самых стенах единого Города; теперь это мне совершенно ясно — с такой яростью ополчились они на наши предложения, в которых нет ничего иного, кроме напоминания о том, что мы — их сограждане и хоть разный у нас достаток, но отечество — то же самое. Предлагаем же мы всего две вещи. Первое: мы требуем права на законный брак, которое обычно предоставляется и соседям, и чужеземцам: ведь даже побежденным врагам мы даруем право гражданства, которое куда как важней. Второе: мы не требуем ничего нового, а лишь домогаемся того, что и так уже принадлежит народу римскому, — права вверять власть тому, кому он сам пожелает. Почему же в ответ они подняли такую бурю, почему чуть ли не нападают на меня в сенате, почему готовы дать волю рукам и осквернить насилием освященный неприкосновенностью сан трибуна? Если римскому народу будет дано право свободно выбирать тех, кому хочет он вверить консульские полномочия, и плебей, достойный высшей, самой высокой должности, не будет лишен надежды ее получить, то неужели не устоит Город? Да разве вопрос, быть ли плебею консулом, равнозначен тому, как если бы в консулы предлагался раб или отпущенник? Чувствуете ли вы теперь, каково их к вам презрение? Будь это возможно, они отняли бы у вас и вашу долю дневного света; их бесит уже то, что вы дышите, что подаете голос, что имеете человеческий облик, и вот — боги милостивые — они объявляют, что нечестиво делать плебея консулом». (Тит Ливий. История Рима. Т. 1, IV, 3)
