Дерьмом были покрыты бедра дяди Авраама. Там были еще экскременты, залитые кровью, но нетронутые, лежавшие на краю молитвенного ковра рядом с субботним букетом мирта и лаванды.
Вонь в комнате была жутким смешением аромата цветов и запаха испражнений.
Девушке было никак не больше двадцати лет. Она была худенькая и светлокожая, совсем девочка. Длинные каштановые волосы, теперь спутанные и слипшиеся от крови. Чуть больше полутора метров ростом, с маленькой упругой грудью, мраморно-белая кожа которой была тоже забрызгана кровью.
Я так редко видел женское тело, не скрытое одеждой, что изящные очертания ее фигурки увлекли меня еще дальше от настоящего. Оцепеневший и изверившийся, я смотрел на нее, забыв обо всем, что осталось в моем прошлом.
Ее колени и бедра были измазаны в дерьме. Как и у дяди, у нее на шее расходилась поперек горла глубокая рана. С ней, по правде, не так церемонились, как с дядей, и как только лезвие клинка освободило ее душу от оков плоти, ее попросту швырнули на пол, будто треф. Она упала тяжело и грузно, ткнувшись носом в букет лаванды: остатки разбитого кувшина валялись возле ее головы, а осколки рассыпались до самой лестницы. Нос был сломан, нелепо свернут вправо и покрыт коркой спекшейся крови. Она лежала на левом боку, уткнувшись головой в подмышку, словно хотела спрятать глаза. Левая рука была вытянута в сторону дяди, а правая — нелепо вывернута за спину. Ноги были слегка подогнуты, как будто она пыталась принять позу спящего ребенка.
Я обнаружил, что разглядываю кольцо кровоподтеков на ее шее, чуть выше запекшейся раны. Эти синяки выглядели так, будто ее душили ожерельем, и сперва, не подумав, я решил, что это и вправду следы от бусин.
Но, взглянув на дядю, я заметил такие же отметины и у него на шее. Полоса синяков покрывала ее прямо над адамовым яблоком.
Их задушили перевязанным узлами шнуром?
Я присел рядом с девушкой и взял ее за левую руку. Она была холодной, но еще не успела окоченеть. На указательном пальце была брачная лента из переплетенных золотых нитей. Сняв ее, я убрал ленту в сумку, прошептав:
— Пусть будет жив ее муж, чтобы сохранить это.
Звук собственного голоса вспорол темноту моего непонимания: я задохнулся, осознав, что горло у обоих было перерезано прямо под кадыком: так шохет, следуя ритуалу всех еврейских мясников, убивал скотину.
Кто-то из предателей — новых христиан привел сюда последователей Назарянина и перерезал им горло? Я представил себе, как доминиканский монах подстрекает свою шайку ворваться в подвал, как моего наставника хватают и предают тому еврейскому наемнику как жертвенного ягненка.
