Свиток развернулся в длинную полосу, на которой изящными золотыми буквами были начертаны наши имена.
— Эсфирь сделала это для меня, — объяснил он и, снова обхватив меня за шею, сообщил заговорщическим шепотом: — Если когда-нибудь я буду нужен тебе — неважно, где ты будешь и в каком отчаянном положении, — пошли мне этот пергамент, и я приду к тебе. — Он положил вторую ладонь мне на макушку и пристально посмотрел в глаза. — А если по каким-то причинам я окажусь вне досягаемости здесь, в мире сущем, помолись над ней, и я приложу все возможные усилия, чтобы появиться перед тобой.
Я был настолько тронут великодушием учителя, его благородством, что к горлу подкатил ком. На глаза навернулись слезы, размывшие очертания комнаты. Мне пришлось несколько раз сглотнуть, чтобы чуть слышно прошептать:
— Но ведь мы никогда не расстанемся. Я всегда…
— Юность не может всегда идти вместе со старостью, — сказал дядя. — Ты пойдешь своим путем, как должно, а затем вернешься. Но ни один демон, как бы силен он ни был, не преградит мне путь, если ты попадешь в беду! — Он убрал руку с моей головы и погладил по щеке. — Ладно, давай займемся делом.
— Но разве я ничего не могу…?
Он поднял ладонь в предостерегающем жесте и указал на рукопись.
— Горе тому учителю Каббалы, что отвечает на все вопросы своего ученика! Живо за работу!
Несколькими минутами позже, как раз когда я штриховал мощные лапы молодого пса со своей иллюстрации крошечными мазками черной туши, воздух в комнате взрезал крик.
— Вперед! — гаркнул мой наставник.
Я выбрался из погреба. Кухня была пуста. С улицы доносились грубые голоса, гулко отдававшиеся от стен. Через окно своей комнаты я вылез в лавку, выходящую на улицу Храма. Сняв позабытую шапочку, я обнаружил тетю Эсфирь, стоявшую на коленях рядом с нашим другом, Диего-печатником. Он стонал. Кровь из глубокой раны на его подбородке стекала тете на руки.
Кровь Диего-печатника стала первой каплей реки, за несколько последующих дней превратившей наш мирок в пустыню, горизонтом которой, насколько хватало взгляда, было горе. Но тогда страшная география смерти еще была для нас тайной.
Ручейки пота струились по его вискам и щекам, мешаясь с городской пылью. Кровь из раны на подбородке заливала шею. Дыхание то и дело прерывал мучительный кашель.
— Я просто шел мимо… просто шел, — прохрипел он по-португальски. — У реки я остановился возле Королевского Колодца, чтобы ополоснуть руки.
Тетя Эсфирь расстегнула его заскорузлый от крови камзол и принялась вытирать грудь полосой ткани, которую она оторвала от собственной блузки. Я заметил там, прямо под ключицей, старый коричневый рубец, выпуклый, словно под кожу пробрался червь.
