— Крошки… Крошки…
Сначала все было очень хорошо и великолепно, в особенности, конечно, красавец граф Линар и ее невинная игра с ним в любовь. Но затем пошла целая цепь неприятностей, словно бы бред налетевшей болезни. Насильственный отъезд Линара из Петербурга, разлука с ним и обидное открытие, что ее, маленькую принцессу Анну, милую и славную, которая готова любить всех, и в особенности графа Линара, вовсе не считают даже за человека, за женщину, а хотят сделать из нее какую-то машину для рождения нужного им наследника престола. И это было самое обидное и унизительное в бедном и насильственном браке с нелюбимым, непривлекательным, почти юродивым заикой, принцем Антоном Брауншвейгским.
Тянулись дня, тянулись ночи; бред продолжался, и сколько раз хотелось Анне Леопольдовне сделать усилие, чтобы сбросить с себя этот болезненно-тлетворный бред; но сил и возможности у нее совершенно не было.
Однако бывает, что во сне в такой момент является какая-то тень, что-то происходит, и просыпаешься и снова возвращаешься к здоровой последовательной жизни.
Это «что-то» для Анны Леопольдовны как будто случилось в появлении закутанной в темную косынку, с черными очками гадалки. Теперь как будто можно было сделать усилие, чтобы прекратить бред, и Анна Леопольдовна чувствовала, что надо сделать это усилие.
В ночном сумраке ей чудился красавец Линар, и чудилась власть, и вдруг ей пришло в голову, что в России только что управляли две — одна сменившая другую простые женщины! Екатерина Первая была из простых немок; простота, в которой выросла Анна Иоанновна, была тоже известна всем. Так неужели же она, принцесса по рождению, не может сделать то же, что сделали они?
При императрице Анне был Бирон, а при ней будет граф Линар. Он уже виделся ей таким, каким она знала его, и мысли у нее стремительно метались, как ласточки по небу.
Принцесса металась по своей подушке с горячим раскрытым ртом, и вдруг сквозь ее грезы, как бы для того, чтобы еще лучше оттенить ее жизнь, от которой она хотела освободиться, как от бреда, мелькнуло нечто, показавшееся ей темной тучей.
Почивавший рядом с ней тщедушный супруг в ночном колпаке, делавшем его лицо особенно неестественным и непривлекательным, проснулся и со свойственным ему косноязычием лепетал что-то непонятное.
— Что? — громко переспросила его принцесса Анна.
Он спросонья чавкал губами и заикался еще больше обычного:
— Я хочу… пи… пи…
— Что?
— Пи… ну, пи-ить! — выговорил он наконец.
