Ничего не услыхать.
Суетливый и прилежный,
В счастье смысла не ища,
Я ловлю твой взгляд небрежный
Из-под черного плаща.
Я зову судьбу иную
И над крышами лечу.
Повесть горькую земную
Слушать больше не хочу.
Смерти факт опровергая,
Брезжит правда бытия.
Я уверен – жизнь другая
Будет лучше, чем моя.
«Идешь за звездой путеводной…»
Идешь за звездой путеводной,
А мысли построились в ряд.
Они в простоте первородной
О жизни твоей говорят.
В том царстве, где гулко и сине,
И страхи за каждым углом,
Живешь в толчее, как в трясине,
В пространстве меж явью и злом.
Там веруют в силу хамсина
И желтую кривду песка.
И жесткой травы парусина
Погост прикрывает слегка.
«Мой словарь истощился порядком…»
Мой словарь истощился порядком,
Там не не стоит искать новизны.
Расплескались по пыльным тетрадкам
Стихотворно воспетые сны.
Но, возможно, еще пригодятся,
Чтоб какой-нибудь старый дружок,
Чьим талантом в народе гордятся,
Протрубил в свой победный рожок.
Ну а я? Несущественно, впрочем,
Если творчество – суть дубликат.
И оскалился стих многоточьем,
Отдаваясь в бессрочный прокат.
Есть свобода суицида,
Близкой вечности завет.
Если я на волю выйду,
Я увижу яркий свет.
Воля – тонкая граница,
За которой сон исчез.
Только желтая страница
Да извилистый разрез.
Только шелест яблонь спелых
Ощутимее стократ.
Облаков молочно-белых
Выше перистый парад.
«Время – щелчок и готово…»
Время – щелчок и готово,
Только кивнул головой.
Вместо того, обжитого,
Мир совершенно не твой.
Вряд ли себя распознаешь
В скучном, почти пожилом.
Так для чего вспоминаешь,
Сидя за черным столом?
Год или неделю
Скучный праздник длится.
От его похмелья
Тянет застрелиться.
Росписью наскальной
На исходе лет
В пустоте фокальной
Вспыхнет Интернет.
Чтобы варвар новый
Освежился знаньем,
А листок кленовый
Стал воспоминаньем.
Формула, иль случай,
Или все едино
Вечности дремучей
Без Отца и Сына.
«Если дна достигаешь, приходится с этим смириться…»
Если дна достигаешь, приходится с этим смириться.
Ты как будто на Марсе – один абсолютно, и вот,
Не вполне понимая, зачем это дело творится,
Пожелтевшие пальцы кладешь на распухший живот.
Как осенняя слякоть, реальность тебя обступила,
И ты понял внезапно, что все твои чувства – вранье.
А вещественна только твой мир захлестнувшая сила,
Тот практический смысл, что вложило в тебя бытие.
Вся вселенская дурь на твоем поместилась диване.
И пополз по предметам прозрачный и пристальный свет.
В разреженном пространстве, как будто в глубокой нирване,
