Афродита | страница 27

— Был и другой первый день, как ты помнишь, Родис, — подхватила Миртоклея. — Тот самый, когда ты написала три слова на моей табличке, впервые сплетя наши имена. С тех пор каждый день с тобою — новый день для меня, всегда первый день счастья, и когда ты пробуждаешься, мне кажется, что я вижу тебя впервые, что ты вовсе не живая девушка, а маленькая нимфа Аркадии, которая покинула леса, потому что Феб осушил твой источник. Твое тело гибкое, словно оливковая ветвь, кожа шелковиста, как летняя вода, ирисы обвивают твои ноги и ты носишь цветок лотоса, как Астарта — раскрытую смокву. В каких лесах, населенных бессмертными богами, уснула однажды твоя мать, за девять месяцев до твоего рождения? Какой бог соединился с ней в траве? И когда мы наконец покинем это ужасное африканское солнце, ты меня отведешь к твоему источнику, нимфа, в огромных лесах, где шепчут тени, где на сырой земле видны следы сатиров, переплетенные с легкими следами нимф. Там мы найдем какой-нибудь гладкий камень, и на нем ты начертишь те же три слова, которые ты написала на воске, те три слова, в которых заключено наше счастье. Ты, средоточие моих желаний, клянусь поясом Афродиты, на котором вышиты наименования всех наслаждений! Клянусь рогом Амальтеи, который исторгает все блага мира, ты — единственное, что дорого мне на земле, остальное безразлично.

Когда я смотрю на тебя и сравниваю с собою, то не могу понять, за что ты меня любишь. Твои волосы — как золотистая рожь, а мои черны, словно шерсть козла. Твоя кожа белее молока, моя — темнее бронзы. Твоя нежная грудь пышна, словно цветущее апельсиновое дерево, моя же худа и бесплодна, как сосна на голой скале. Если мое лицо украшает улыбка, то это — след моей любви к тебе. О Родис, мои врата любви подобны губам Пана, пожирающего миртовые побеги, твои же розовы и нежны, словно губы ребенка. Не знаю, почему ты меня любишь, но если бы разлюбила, если бы, подобно твоей сестре Теано, осталась на ночь с мужчиной, я не в силах была бы уснуть одна в нашей с тобою постели, и наутро ты нашла бы меня повесившейся на собственном поясе.

Большие глаза Родис наполнились восторгом и слезами, настолько сладостными и безумными казались ей речи Миртоклеи.

Она поставила ножку на каменную тумбу:

— Эти цветы мешают мне между ног, обожаемая Мирто. Отвяжи их. Я ведь уже закончила свои ночные танцы.

— О, это правда. Я чуть не забыла обо всех этих мужчинах.

Они заставили танцевать вас обеих — тебя в этом платье, прозрачном, как вода, а твою сестру и вовсе обнаженной. Если бы не я, они набросились бы на тебя, будто на проститутку, и овладели бы, как они овладели твоей сестрою, на наших глазах, в той же комнате. О, какая мерзость! Слышала ли ты ее крики и стоны? До чего же мучительна мужская любовь!