— Бист ду, абер, зюс! А теперь потренируемся отдельно. «Ложись!» «Отставить!» «Ложись!» «Отставить!»
И все в таком роде.
Мы сидели полукругом, десяток еврейских парнишек из нашей роты, а в центре, с Торой в руках, восседал наш раввин Шмуэль бен Давид. Дело происходило в дальнем углу за кухней, у проволочного ограждения, рядом с невытоптанной полоской травки в две пяди шириной. Ребе выглядел немного странно в военной форме, которая отличалась от нашей только отсутствием погонов и звездой Давида на груди, что свидетельствовало о том, что это — военный раввин. В казарменных условиях это была большая привилегия. Тогда мы еще не знали, что эту привилегию получим почти все мы, европейские евреи, что мы дослужимся до желтой звезды Давида на груди, но это произойдет гораздо позже, в далеком светлом будущем, как выражаются авторы.
Так вот, значит, сидели мы себе на травке, солдаты плескались во дворе под краном, звенели солдатские котелки, тихий багровый закат сулил покой.
— Все это глупость, — сказал ребе Шмуэль. — Глупость глупостей и верховная глупость. Зачем я здесь, спрашиваю я вас? Чтобы напутствовать вас и заботиться о ваших душах, чтоб, когда вы погибнете, смогли предстать чистыми перед Всевышним, вечная Ему слава. То же самое должны делать и мои коллеги — католики, адвентисты, протестанты, субботяне, православные и мусульмане — во имя чести императора и во славу своего Бога. И где же здесь смысл, спрашиваю я вас? Если я знаю, что по ту сторону фронтовой линии есть такой же мой коллега раввин, который напутствует наших парней — кто мне сейчас скажет — наших или ненаших? Ведь теперь они воюют с вами, убивают вас во имя своего императора и Яхве, вечная Ему слава. И когда окончится это война, когда плуги вспашут землю Европы и на полях забелеют ваши кости вперемешку с останками ненаших, никто уже не будет знать, кто за какого Бога и какого императора лег в эту землю. Говорят, что на сей день дорогое наше отечество Австро-Венгрия уже потеряло убитыми в этой войне полтора миллиона человек. Это полтора миллиона парней, которые никогда не вернутся домой, полтора миллиона матерей, которые не дождутся своих сыновей у ворот, и полтора миллиона невест, которым не суждено лечь под них, зачать в счастье и рожать в добре и мире. Так вот, спрашиваю я вас, разве не видит Всемогущий всего этого? Он дремлет или ковыряет в носу? Или просто впал в старческий маразм и радуется, что люди гибнут во имя Его? Не знаю, братья мои, не могу вам ответить. Во всяком случае, думаю, что если бы у Господа были окна, все стекла Ему давно бы высадили!
