— А что там видеть-то? — ответил Петр. — Все так же, как у нас, только грудь больше.
— Эх ты, не понимаешь ничего. Там… там такое…
— А ты видел, что ли? — с сомнение и завистью поинтересовался Петр.
— Ну… — уклончиво протянул Алексашка. — Поди сюда. Мысль есть…
Этим же вечером, дождавшись темноты, друзья подкрались к небольшому бревенчатому дому. Оттуда слышалось девичье пение, смех и плеск воды.
— Ну что? — Алексашка смотрел на Петра и озорно подмигивал. — Пойдем?
— Да, — кивнул молодой царь и первым вскарабкался на окно.
Алексашка последовал за ним. Оба друга замерли, разглядев, что творится внутри.
Несколько молодых девок мылись. Их нагие тела блестели и лоснились, пена обволакивали спелые груди и зады.
Петр вытаращил глаза, не в силах отвернуться. Неужели это те же девки, которых он каждый день видит во дворе? Неужели они одного с ним рода. Плавные движения и грация навсегда покорили Петра.
До самой смерти он помнил миг, когда впервые увидел нагое девичье тело.
Сердце его застучало чаще, голова закружилась, ноги задрожали. Пальцы разжались сами собой, и Петр рухнул наземь, больно приложившись спиной о какой-то булыжник. Алексашка не двигался и продолжал завороженно пялиться в окно.
Петр с трудом поднялся. Перед глазами все плыло от удара и пережитого волшебного мгновения. Поморщившись, он вновь приблизился к окну и потянул друга за рукав.
— Пойдем… Хватит смотреть. А то заметят…
— Подожди. Да подожди ты! — прохрипел Алексашка, не отрываясь от созерцания.
Затем Петр дернул слишком сильно, и Сашка, грубо ругнувшись, тоже рухнул.
— А, чтоб тебя!
Девушки, видимо, услышали возню за окном и насторожились. Петр и Алексашка понеслись в кусты со всей быстротой, на какую были способны. Спрятавшись, оба захохотали. И хохотали так долго, что чуть животы не надорвали.
— Видал? Вот это да… — протянул Алексашка, отсмеявшись.
— Да, — кивнул Петр.
Странное чувство укрепилось в его груди, и он не мог дать ему названия. Этой ночью Петр уснуть так и не смог: ему все мерещились обнаженные груди, розовые плечи…
Наталья Кирилловна, вконец обеспокоенная неподобающим поведением сына, однажды сгоряча обругала его. «Негоже, — твердила она, — якшаться с непотребным народом. Что ж ты творишь, Петруша?».
Но Петрушу уже нельзя было обуздать, не было на него никакой управы. В душе теплилась жажда деятельности, жажда знаний — таких, каких нельзя было найти среди людей русских. Петр не знал покоя: каждая минута у него была занята. Лихорадочно горящий взор ни на миг не затухал, он, точно заведенный, не мог усидеть на месте. Всюду носился, а за ним, подобно верному псу, Алексашка.
