Таким был и памятный мне по стычке в кофейне Вика–глист. На вопрос, какой он гимназии, гимназист ответил учёному мужу: «Никакой». А при попытке получить у него более внятный ответ, просто удалился, посвистывая. Опешивший от такой наглости латинист принялся звать городового; тот явился и задержал нарушителя, который, впрочем, и не думал бежать.
Нахалом этим оказался некий Эффенбах, ученик седьмого класса одной из московских гимназий — и теперь его судьба, как, впрочем, и роль, сыгранная в этом прискорбном инциденте латинистом, горячо обсуждалась во всех гимназиях и реальных училищах столицы. Знал об этом и Николка; первое же его упоминание о том, что говорят по поводу происшествия в их классе, вызвало достаточно бурную реакцию Василия Петровича. Тот, судя по всему, недолюбливал коллегу, однако ж, никак не одобрял поведения Эффенбаха.
«Что делать с такими вот молодыми нахалами?» — сетовал дядя Николки. Сечь поздно, а не сечь — распустится ещё больше. Простить, не изгнав (совершенно заслуженно, кстати) из гимназии — обнаглеет еще больше. Выгнать — станет, пожалуй, ещё и революционером. «Времена наступили тревожные, — рассуждал Василий Петрович, — и сейчас многие родители мальчиков даже и благородных семей всерьёз опасаются, что их дети уйдут в бомбисты, анархисты, революционеры. Всем памятны ещё нигилисты, о которых писали в своих романах Тургенев и Чернышевский. Родители гимназистов, — как пояснял он, — и сами не раз встречали этих нигилистов на улицах Москвы, точно так же, как и убеждённых народников в красных мужицких рубахах». Правда, по словам Василия Петровича выходило, что у нигилистов дресс–код был всё же несколько другой: тёмные очки, перекинутый через плечо плед, небрежность и неопрятность, рабочие рубахи с кожаными поясами. Мужчины носили длинные волосы; девицы–нигилистки, напротив, стриглись коротко.
Меня признаться, это изрядно удивляло — неужели местные жандармы настолько беззубы, что будущие революционеры совершенно их не боятся, выставляя напоказ свою принадлежность к противогосударственному движению? И это — всего через пять лет после цареубийства? Тогда, пожалуй, я понимаю Геннадия и его радикалов, которые, вопреки здравому смыслу обосновались в таком рассаднике нигилизма, как «Ад» на Большой Бронной…
Пока я так размышлял, тема разговора сменилась. На этот раз нить беседы взяла в свои руки Ольга Георгиевна; и выволочку получал не абстрактный какой–то Эффенбах, а вполне конкретный Николка. Оказывается, тётя, открыв его какой–то их его учебников, увидела на форзаце следующее предупреждение:
