Чем она взяла стариков? Во-первых, разделяла с ними каждую выпивку, а это в России более всего людей роднит… Во-вторых, была неплохим психологом, хитрой и увертливой, как змея. К деду она подходила всегда с одним и тем же: несла ему «в клювике» граммов двести спирта. И «Птроич», расцветая беззубой улыбкой, встречал ее как родную. Но Раиса пошла еще дальше: она стала называть его «папулькой», поведав, что «Птроич» очень похож на ее родного, давно умершего отца. Довольно быстро она доказала ветерану, что «интересуется» его военным прошлым, даже кое-какие военные термины неуклюже пыталась вворачивать… Польщенный старик млел от такого внимания, оказывал «сироте» отеческую заботу и за глаза называл Раису «хорошей девкой».
Деда она купила лаской и вниманием. А бабку — компанейской простотой, лестью и заботой. Если у стариков заканчивался хлеб — всегда приносила кусок. Сама. А такое не забывается. А то, что Раиса не раз, подпоив хозяйку до непотребного состояния, запускала руку в бабкины тайники, где та хранила пенсию, и знала их все наперечет— это в расчет не бралось: ведь за руку ее никто ни разу не схватил. Значит, и упрекнуть ее было не в чем. Деньги пропадали частенько, после каждой попойки, но бабка грешила на свою память, рассеянность («куда-то засунула»), даже на дочь, и, что удивительно, никогда — на Раису. Ее она жалела. Раиса отвечала тем, что во время застолий расхваливала бабку взахлеб, а «папульку» «полюбила» так, что старуха уже начала слегка ревновать ее.
Нет, против такой змеи Верины краткие рейды к родителям были бессильны. Старики соседке доверяли полностью (не могла она ничего плохого сделать, они же «вместе пили»!), а Веру не хотели даже слушать. Мать, стоило разговору зайти о Раисе, обрывала дочь безоговорочно, стыдила ее. Правда, до такого свинства — украсть у деда всю его пенсию, прямо из-под носа, в момент получения — Раиса раньше никогда не доходила. Но, хотя в тот день у стариков никого, кроме нее, в гостях не было, ведь и на этот раз никто ее за руку не схватил. Поэтому мать всячески защищала ее перед Верой, которая бесновалась и очень хотела придушить воровку или так хватить ее чем-нибудь по хребту, чтобы та окочурилась. Но, как вы понимаете, сделать этого она не могла, даже накричать на нее не могла; оставалось только мечтать, чтобы кто-нибудь (да хоть сам Господь Бог) наказал воровку за нее.
* * *
Раиса, оставив стариков без денег, после кражи надежно пропала. Вера тихо ярилась, когда представляла, как денежки ее родителей пропиваются и проедаются Зеленковой, которая к тому же имела на иждивении целое семейство: безработного пропойцу-мужа и пятнадцатилетнюю дочь. Дочь, надо надеяться, была самым светлым пятном в Раисином ободранном «царстве». Она даже, узнав о покраже и найдя в материном носке последнюю измызганную сотенную, совестливо принесла ее бабке Лиде, сочинив при этом, что «нашла денежку в подъезде». Но бабка — святая честность! — наотрез отказалась принять деньги, поскольку считала, «что девочке они тоже нужны, ей самой плохо живется»… В то, что Раиса украла у них всю пенсию, она не могла поверить. Она не представляла, что «близкие» люди могут быть такими бесчеловечными. Ну а о том, чтобы саму воровку замучила совесть и она хотя бы подкинула старикам рублишек несколько, не приходилось и мечтать. Деньги были похищены намертво.
