— Машины.
— А на машинах кто?
— Люди.
— Какие?
— Грамотные.
— А где ты их возьмешь? Все грамотные уехали в город!
— Приедут.
— Когда? Вот мы, старики, помрем, и некому будет хлеб сеять.
— Ошибаешься, Дементий Корнилович.
— Мои-то никуда не уехали. А вот своих, Петр Иванович, ты всех в город повыгнал!
— Никого я не выгнал. Сами уехали.
— Что ты мне рассказываешь! — заикаясь, подхватился со скамейки и сел снова Дементий. — Думаешь, я не знаю, какая у тебя была цель? Выучить всех, чтобы ни один в колхозе не работал. Скажи, не так?
— Далеко ты хватил, Дементий Корнилович, цель у меня была другая!
— Какая?
— Хочу, чтоб мои дети были грамотными, культурными людьми.
— Какая там культура! Просто ты не хочешь, чтобы твои дети в деревне жили!
— А ты что, специально не учишь детей, чтобы они в колхозе остались?
— Что их, за ручку в школу водить? Это ж все-таки пять километров!
— А ты задумался, почему они у тебя школу бросают?
— Хочешь сказать, мои дети глупее твоих?
— Я не хочу этого сказать.
— А на что намекаешь?
— А ты подумай.
— Много будешь думать — быстро состаришься.
— Не бойся. Это у меня голова блестит как луковица, а у тебя чуб еще крепкий.
Петр Иванович провел ладонью по широкой лысине, открывавшей высокий лоб, пригладил короткие серебряные волосы на висках и засылке и засмеялся над самим собой. Огромная лысина нисколько не смущала его, наоборот, из этого, казалось бы, недостатка он сумел сделать достоинство: голый череп был внушительных размеров, теперь его еще заметнее обрамляли беловатые кустистые брови, из-под которых строго смотрели синие большие глаза, — и не было человека, который бы взглянул на огромный лоб Петра Ивановича без уважения. Он дотрагивался до своего лба или опирался лбом на согнутую руку с расставленными пальцами с неизменной торжественностью и значением.
Вот и сейчас, как будто потеряв интерес к Дементию, он поворачивается боком на скамейке, кладет руку на ногу и, опершись локтем о колено, расставленными пальцами касается высокого лба. Петр Иванович не хочет обострять разговор с Дементием. Они никогда раньше не ссорились, и сегодня, думал Петр Иванович, тоже не обязательно ссориться. Он поступит с Дементием как учитель с учеником: он может его простить, а может и наказать. Так вот, он прощает. С таким видом, молча, Петр Иванович сидит минуту, две…
Дементий понял, что дал маху, и поворачивал оглобли назад: пыл его поубавился, решительности, с которой он начал разговор, и в помине не было.
