– Говорите.
Я снова что-то выдавливаю из себя. Молчу.
– Говорите.
Тут я понимаю, что это не прикол, а катастрофа.
– Боб, ты что, не можешь говорить?!
– Говорите.
У него было что-то вроде инсульта, через полгода он умер.
4
В последний раз я видел Лену Шварц за несколько дней до смерти. Она лежала лицом к стене. И так и не повернулась ко мне. Может быть, не хотела, чтобы я ее видел такой. Мы покурили с Кириллом Козыревым на кухне.
Я снова зашел в комнату.
Попрощался и два раза поцеловал ее в спутанные волосы.
По телефону она еще разговаривала, и когда я сказал вечером, что был у нее сегодня, она ответила: «Я помню».
29.08.2010
Полное непонимание всего и вся – главный результат не зря прожитых лет. Все аксиомы, вдолбленные за жизнь в голову, вырываются с корнем как сорняки.
Прополка.
Ты – свободно, я – обречено.
Ключ на старт!
В свое время, когда рассказ Леонида Пантелеева «Честное слово» часто читали по радио, меня от него тошнило, таким сусальным, фальшиво приторным казался он мне.
Сейчас в эпоху тотального жульничества и стеба я готов его читать своей внучке, как святочный.
Зубчатая передача истории сделала несколько мелких шажков, маятник пошел в другую сторону, и акценты сместились.
Только и всего.
Тик-так. Тик-так.
Когда Наташа Азарова попросила меня сочинить стихи с марксистским уклоном, первое, что пришло в голову, – «секс – эксплуатация человека человеком».
Шутки в сторону. Сколько в институте долбил этого Маркса, не подозревая, что он достанет меня под старость.
Теперь я могу сравнивать колбасное (капитализм) и бесколбасное (социализм) устройство общества.
Вывод прост: Уолден был прав. «Безим!», как сказал А. Ник. Из общества, из себя, из всего этого.
«Безим!»
Однажды, еще в том тысячелетии, задумали мы с Кудряковым пойти в поход. Как было условлено, я заявился с полной выкладкой в пятницу к нему на Боровую. Мать меня впустила. Борис скоро придет, сказала она. Я сидел в узкой, похожей на пенал комнате. Сумерки сгущались. Фотограф запаздывал.
Наконец, подшофе (получка!) он ввалился. Широким жестом бросил на пол карту. Борис Михайлович, мы с вами пойдем, тут палец его качнулся вместе с телом в сторону Коми АССР, вот сюда! На электричку мы садились уже в сумерках, звеня запасенным горючим. Я по дороге пытался достичь той же эйфории, что и мой спутник. На станции мы вышли из освещенного вагона в абсолютную тьму. Во всяком случае, такой она представлялась для моих минус тринадцать с половиной. Кудряков пер, как танк, сквозь эту августовскую тушь. Я семенил сзади, держась обеими руками за его рюкзак. Шли мимо яростно лающих собак, они были в полуметре от нас, только цепь не позволяла им вцепиться в мягкие ткани пилигримов. Как мы в лесу установили палатку, я не помню. Проснулись от возгласа грибников, надо же, в каком месте палатку разбили! Заинтригованный вылезаю наружу. Наш шатер стоял в чащобе. Как в полной темноте мы нашли свободный пятачок пространства, не представляю.
