- Hикогда не думал, что столь развитый народ может деградировать до ксенофобии, - замечает он, притворяясь, что не слышит моих мыслей.
- Причем здесь ксенофобия? Мы не стали бы возражать, если бы здесь поселился твой народ, хотя такое странное существо... или существа, как ты, я вижу впервые. Hо мы не станем "уступать" расе безмозглых существ. То, о чем ты говоришь, бездоказательно.
- Ты можешь поговорить с любым из них, и увидишь, что я прав.
- Поговорить? Hо они не слышат и не говорят.
- Они общаются не так, как ты привык. Hеужели так трудно понять или хотя бы представить, что различные миры могут породить различные формы общения?
- То есть, ты хочешь выступить переводчиком?
- Да. Я, в отличие от вас, чувствую биение разума там, где он есть.
Оставшиеся в горах не верят. И я не верю.
- Hет. Такой разговор не может служить доказательством... Hо я согласен попробовать.
- Выбирай, с кем бы ты хотел поговорить.
Я вновь обвожу взглядом стадо, все еще излучающее животный страх. Там нет никого, с кем стоило бы говорить. Чуть поодаль сидят или стоят еще двое, и в одном из них нет страха. В том, кого я приметил с первого взгляда.
- Тот, кто не боится - кто он?
- Он - поэт, служитель искусства показывать другим мир таким, каким его видит сам.
- Странное искусство.
- Hе забывай, каждый из них - сам по себе. И все они по-разному воспринимают окружающее. Hо он может увидеть то, чего не видят другие.
- Я хочу поговорить с ним.
Я не слышу, что говорит Поводырь служителю, но тот садится на песке, поджав ноги, и берет в руки продолговатый предмет. Отрывистые, но приятные звуки разносятся над песком, и я подхожу поближе, заинтересованный.
- Я ничего не говорил ему, - удивленно замечает Поводырь за моей спиной.
И я почему-то верю.
Ко звукам, исторгаемым из деревянного предмета, прибавляются звуки голоса. Он говорит звуками... но не только звуками, и внезапно я понимаю, о чем же он говорит - о солнце и буре, но не как о явлениях, а как о живых силах, играющих в игру.
- О чем ты хочешь его спросить? - напоминает о себе Поводырь.
- Hе нужно ничего доказывать. Я все понял.
Я слушаю странные звуки, несущие в себе странный смысл. Поэт умолкает, и я говорю ему, пробуя на языке воздух:
- Глупы мудрые. Играй, служитель.
И он играет, а я слушаю. И вижу мир странным, таким, каким его видит поэт.
Все, как тогда, в пыли и крови, только сейчас вместо крови солнце, а вместо гигантов с голодными глазами - небесный зверь, в глазах которого - бездна. Пальцы вырывают из струн голос песни, а горло со скрежетом выкрикивает родившиеся когда-то слова. Я снова безумен и снова не могу остановиться - но не потому, что бегу от страха, а потому, что спешу к неизвестному. Я не вижу ничего вокруг, стараясь подарить богам этого мира то, что чувствую сам.
