Субхаш не заговорил с ней, просто смотрел, как она ест дал и рис. Она могла быть кем угодно, чужой, посторонней женщиной, а стала вот теперь членом его семьи, матерью ребенка Удаяна. Она взяла из кучки на краю блюда немного соли и посолила ею свою пищу. Субхаш обратил внимание, что рыбы, которую ему подавали за обедом, ей не оставили.
— Я Субхаш, — произнес он.
— Я знаю.
— Да я вообще-то не хотел тебе мешать.
— Они пытались разбудить тебя к ужину.
— Ну, вот я теперь уже проснулся.
Она захотела было подняться, сказала:
— Я поставлю тебе блюдо.
— Нет, ты доедай свой ужин. Я могу взять сам.
Он чувствовал на себе ее взгляд, когда водил по полкам фонариком, когда доставал себе чистое блюдо и открывал кастрюли и сковородки с оставленной для него едой.
— Ты говоришь как он, — сказала она.
Он сел напротив, свеча посередине. Гори держала руку над блюдом, кончики пальцев испачканы едой.
— Ты из-за моих родителей не ешь рыбу?
Она не ответила на вопрос.
— И голос у тебя такой же, как у него.
* * *
Очень быстро им овладела апатия. Просыпаясь в своей тесной комнатенке, завешенной белой москитной сеткой, он ждал, когда ему подадут утренний чай. Ждал, когда ему принесут его выстиранную и сложенную одежду, когда его обслужат за столом. Он не сполоснул сам ни одной тарелки или чашки, знал — дворовый мальчик-прислуга все равно придет и заберет их. Утром он съедал посыпанный сахарным песком хлебец, запивал его приторным горячим чаем и глядел, как мелкие муравьи сбегаются и растаскивают крошки.
Новая планировка дома давала ощущение полной дезориентации. Штукатурка на стенах оставалась еще свежей, липла к рукам, если он дотрагивался до стены. Несмотря на все новшества, дом казался неприветливым. Да, здесь теперь было много свободного места, где можно спать, где можно уединиться, но ни одно из помещений дома не предназначалось для каких-то дружных посиделок, для общения, и нигде не стояла мебель для уюта гостей.
Терраса на верхнем этаже являлась излюбленным местом пребывания его родителей, там они в общем-то находились безвылазно. Там они, когда отец приходил с работы, пили чай, сидя на простых деревянных стульях. Туда почти не залетали москиты, а когда отключали электричество, там все-таки веял хоть какой-то ветерок. Отец больше не читал газет, мать больше не держала на коленях шитья. Так они и сидели за металлической решеткой из узоров трилистника до самой темноты и обозревали одни и те же окрестности. Это, похоже, стало их единственным времяпровождением.
