Мне до сих пор любопытно, как сложилась бы жизнь “тайного дитяти”, если бы судьба позволила мне и дальше в одиночку двигаться по этому двойственному пути — может, зов материнской крови оказался бы сильнее отцовского духа? Вопрос этот, правда, остается чисто теоретическим, поскольку собратья отца по вере всеми силами стремились как можно скорее избавиться от моего присутствия. Ведь и предательский цвет кожи, и незаурядная способность к языкам, и ирландская задиристость, и, что хуже всего, моя довольно смазливая внешность, которую, по словам прислуги из миссии, я унаследовал от матери, — все это ежечасно напоминало монахам о греховном проступке моего батюшки.
Наконец в результате разнообразных изысканий выяснилось, что, вопреки всякой логике, мое рождение зарегистрировано в офисе британского консула в Кампале, столице Уганды, и что, согласно сделанной записи, Бруно Неизвестный — подкидыш, которого приняли на воспитание представители Святого Престола. Предполагаемый отец ребенка, некий моряк из Северной Ирландии, якобы препоручил новорожденного заботам настоятельницы обители монахинь-кармелиток, умоляя ее воспитать дитя в единственно истинной вере. А вскоре пропал с горизонта, даже не оставив адреса до востребования. Что-то в этом роде написал, как курица лапой, в своем неправдоподобном отчете славный британский консул, верный сын Римско-католической церкви. Фамилию Сальвадор[5], разъяснил он в том же отчете, выбрала для сироты-покидыша мать настоятельница — она была из испанских кармелиток.
Так к чему все это? Не важно: в результате я стал официально признанной точкой на всемирной карте народонаселения, вечно благодарный за помощь, оказанную мне длинной шуйцей Рима.
*
Направляемый все той же властной рукою, я был перенесен на чуждую мне английскую почву и помещен под защиту приюта Святого Сердца, этой присно и во веки веков существующей школы-интерната для сомнительного происхождения католических сирот мужского пола, расположенной среди округлых меловых холмов и дюн графства Сассекс. Когда морозным ноябрьским днем я вошел в ее ворота, очень уж похожие на тюремные, во мне вдруг пробудился такой дух противоречия, такой бунтарский запал, к какому ни я сам, ни мои благодетели не были подготовлены. Всего за несколько последующих недель я ухитрился поджечь простыни на своей кровати, изуродовать выданный мне латинский букварь, а еще пропускал мессу без разрешения и был пойман при попытке к бегству в кузове фургона, увозившего белье в прачечную. Если симба плетьми пытались доказать, что мой отец на самом деле чернокожий, то мой монах-опекун самозабвенно порол меня, лишь бы доказать, что я — человек белой расы. Монах этот, тоже ирландец по происхождению, воспринимал меня как личный вызов его способностям. Дикари, орал он, неустанно охаживая меня, по природе своей безудержны. У них нет второй скорости. Для нормального человека вторая скорость — это требовательность к себе, самодисциплина. Нанося мне побои и заодно молясь за мою душу, он надеялся восполнить сей недостаток. Правда, ему не было ведомо, что спасение мое уже близко — в лице седеющего, но энергичного монаха, безразличного к происхождению и богатству.
