— Ничего он не заметит. Я пожаловалась на головную боль и сказала, чтобы он спал отдельно, в верхней комнате. Ну ступай же, иди, — сказала она.
Она взяла его под руку и пошла рядом.
— Как ты узнала, что я ухожу сегодня?
— Тише! — сказала она. — Я узнала об этом от Аази, но говори шепотом. Я надела бурнус, чтобы меня приняли за мужчину, если мы кого-нибудь встретим. Впрочем, теперь мне все равно.
— Зачем ты пришла?
— Я не могла отпустить тебя на войну просто так. Дай мне еще раз посмотреть на тебя.
Она осветила его лицо фонариком.
— Какой ты бледный!
Он выхватил из ее рук фонарик и сам направил на нее луч света.
— Дай и мне посмотреть на тебя, — сказал он. — Как ты хороша!
Они обнялись. Менаш чувствовал, как трепещет ее тело. Не от холода ли? В сумраке послышались чьи-то шаги, и они сразу разжали объятия. Фонарик остался у Менаша.
— Прощай! — сказал он.
— До свидания.
Давда плотно закуталась в бурнус, опустила на лицо капюшон и скрылась в сумерках.
Менаш на мгновение замер на месте. Шаги приближались. Овладев собой, он снова зажег фонарик и устало, словно после долгой ходьбы, отправился дальше. Только теперь он заметил, что находится около мечети. Он завернул за угол и при свете фонарика увидел Ибрагима в дорожном наряде.
Они пошли вместе, но, обменявшись несколькими словами, замолчали: каждый был слишком занят собственными думами и переживаниями — различными, но одинаково сильными у обоих. Для Менаша теперь все было кончено. У него уже не было причины дорожить этим уголком земли, где до дна была исчерпана его юность. Двое лучших его друзей умерли, остальные приятели рассеялись, вдова его самого близкого товарища все равно что умерла, а любимая — замужем за другим. Шейх и На-Гне не замедлят покинуть Тазгу навеки. Так что же? Теперь он может, как герой, умереть за цивилизацию, безразлично когда и где. Он готов — и драться будет, разумеется, беззаветно.
Ибрагим и Менаш шли быстро, чтобы согреться: было очень холодно. Они миновали узкие, безмолвные улочки, и вскоре домики Тазги, зябко теснившиеся друг к дружке, остались позади. Проходя мимо дома Латмас, они слышали, как вопит Ауда, а мать слабеньким голоском тихо напевает ему грустную колыбельную. Вокруг все спало. Вдоль стен крались собаки; останавливаясь, они вытягивали шеи и протяжно выли на луну.
Путники приближались к Такоравту, и Ибрагим уже протянул руки для молитвы, которую должны прочесть, проходя мимо священного места, все отправляющиеся на базар или в дальний путь. Вдруг из кустов у входа в Такоравт выглянуло дуло ружья. Оба они отпрянули; не успел Менаш раскрыть рта, как на дорогу выскочил верзила Уали.
