— Самое главное, что тебя удалось спасти от смерти, — ответил он. — И за это ты должна благодарить Давду.
— Когда я совсем выздоровею, мы устроим пир втроем.
— Нет, вчетвером, — поправила Давда. — Не забудь Секуру, она кормит твоего малыша.
— Меня здесь не будет, — вмешался Менаш, — через три дня я возвращаюсь в казармы. Но считайте, будто я с вами.
— Это совсем не то! — протянула Давда.
— Аази, я еще приду навестить тебя, — продолжал Менаш. — Непременно напиши мне, когда поправишься.
В это время Латмас принесла меду и пшеничную лепешку.
Аази съела немного меду, но она была так слаба, что с трудом могла следить за разговором, и глаза у нее слипались. Заметив это, Давда взбила подушку и уложила ее поудобнее.
— Вот так, — сказала она. — А теперь спи, будь паинькой.
И Аази уснула спокойным сном; черты ее исхудавшего лица, обострившиеся за время болезни, смягчились и разгладились. Чтобы не разбудить ее, Латмас на цыпочках вышла из комнаты.
Оставшись наедине с Давдой, Менаш не знал, что ей сказать, и она первая прервала молчание:
— Зачем тебе уезжать так рано, Менаш? Разве нельзя продлить отпуск еще на несколько дней? Дождался бы полного выздоровления Аази.
— Не все ли равно, где ждать? Здесь или там!
— Нехорошо так говорить. Ты неблагодарен по отношению к тем, кто тебя любит.
— Я что-то таких не встречал.
— Однако такие есть…
— Значит, они забыли об этом сказать.
— Может быть, и не говорили, но, по-моему, ясно дали почувствовать.
— Я слишком долго желал их, и теперь мне кажется порою, что я их ненавижу.
— А ты не думаешь, что иногда, по вечерам, они тоже тебя ненавидели? Ведь они ждали тебя так долго, так долго, а ты все не приходил…
— Должно быть, они ждали меня только в те вечера, когда я не приходил. Зато все долгие ночи, что я стоял на площади, считая звезды, где же они были, те, что ждали меня? Что они делали, с кем смеялись?
— Быть может, они смеялись с теми, кого не любят, а сами не спускали глаз с двери, ждали, не появится ли наконец ивовая трость Менаша?
— Ничто никогда не помешало бы мне прийти к тем, кого я люблю…
— Еще бы, ты же мужчина, почему бы тебе не попытать счастья?
— Какое же тут счастье?
— Неужели ты забыл, Менаш, как тяжела у нас доля женщины? Ведь она не смеет остаться наедине с мужчиной, она не смеет ждать по вечерам никого, кроме мужа, не имеет права, даже в самых сокровенных думах, вспоминать о ком-либо другом. Разве может она выйти на площадь к тому, кто считает звезды, мечтая о ней? Ей остается только мечтать о нем, жечь лампу до поздней ночи и душиться благовониями, чтобы понравиться ему, если он все-таки придет.
