И он поехал обратно к Корридову с известием, что соседняя с Мширой область тоже упорно не хочет признавать труп «своим». Опасаясь, в свою очередь, за собственную «кривую преступности».
Как выяснилось позже, не без оснований… Бюрократическое чутье оказалось верным.
Того, что произошло потом, никакая «кривая» бы не выдержала.
— Дело опять затягивается! — объявил Владислав Сергеевич по возвращении своим «коллегам».
— И что теперь?
— Нейланд будет с нами, пока не разрешится территориальный спор между двумя областями.
— Ждем-с… — раздался чей-то несколько нервный смех.
А Арсений Павлович только махнул рукой и ушел.
— Правда, вопрос все-таки решается, — подсластил пилюлю журналист.
— Однако… Что будем делать — в ожидании? — начал переговариваться народ.
— Может, с утречка свалим отсюда?
— А Корридов? Оставим его одного?
— Ну, не знаю…
— А Яша? Так и оставим его в палатке?
— Я остаюсь! — выпалил Миха, чувствовавший себя в сложившейся напряженно-криминальной обстановке как рыба в воде.
— Я тоже остаюсь с Корридовым, — сдержанно произнес студент-археолог Вениамин. — Материал идет классный. Жалко бросать! Вдруг идол объявится?
— Да, имеет смысл остаться, — поддержал его и Саша.
Тарас Левченко только молча кивнул в знак согласия.
— И мы остаемся, — хором сказали Прекрасные Школьницы.
— Пожалуй, я тоже останусь… — неуверенно произнесла наконец Вера Максимовна. — Я остаюсь с детьми. Тем более что вопрос поставлен.
И все героически решили остаться…
А Кент при виде такого единодушия сел и, задрав голову, завыл.
Для пса это был почти приговор. Надежда вернуться в цивилизованную жизнь была для него, по всей видимости, разбита вдребезги.
«Привычка — удивительная вещь, — думал Кленский. — То, что в первый момент казалось всем нам невероятным — в двух шагах от тебя труп! — теперь, спустя довольно незначительное время, вроде как и ничего».
Сам-то Кленский был, в общем, рад. Он-то очень хотел остаться…
Не из-за идола. Из-за нее — из-за Виты! Из-за нежданно-негаданных, странных, но таких притягательных встреч-молчаний.
В его жизни появилась «она».
Кленский всю жизнь был уверен, что любовь — это фантазия сочинителей. И что вообще в литературе все описано неточно. Да и не может быть в ней, литературе, никакой правды. Факты скучны и малоинтересны сочинителям. А недоразумения и претензии возникают оттого, что люди пытаются получить в художественных вымыслах отчего-то именно достоверные сведения. Вместо того чтобы пользоваться энциклопедиями.
