Я вовсе этимъ не хочу сказать, чтобы одно сопоставленіе съ революціей уже и оправдывало нѣмецкое правонарушеніе. Вовсе не всякая революція — только потому, что она революція — должна быть тѣмъ самымъ признана священной и оправданной или хотя бы просто пріемлемой. И здѣсь можетъ быть примѣненъ тотъ же критерій, который выставленъ былъ выше: совершается ли революція съ тѣмъ, чтобы вызвать опредѣленное перераспредѣленіе благъ и власти, или потому, что такое перераспредѣленіе уже произошло, и старое право задерживаетъ и искажаетъ его нормальное развертываніе. Во второмъ случаѣ она принципіально оправдана, — такой приблизительно, она была во Франціи въ концѣ 18 вѣка. Въ первомъ случаѣ (каковой, напримѣръ, имѣетъ мѣсто сейчасъ въ Россіи) ея оцѣнка остается еще подъ вопросомъ, не предрѣшенной. Здѣсь остается возможнымъ, какъ то, что активно произведенное революціей перераспредѣленіе явится творческимъ, положительнымъ, такъ и то, что оно явится разрушительнымъ. Рѣшеніе вопроса въ этомъ случаѣ можетъ быть дано отнюдь не простой ссылкой на форму правонарушенія, а лишь сопоставленіемъ этой стороны, безспорно всегда вредной и опасной, съ другими сторонами происшедшаго процесса.
Всего менѣе понятна и знаменуетъ простую непродуманность — позиція занятая соціалистами. Они даже и не исходятъ изъ революцій, а еще только къ революціи ведутъ. Насиліе для нихъ еще было впереди, великій катаклизмъ, экспропріація экспропріаторовъ, революція, — какое моральное основаніе имѣли они быть приниципіалъно пацифистами, принципіально отвергать правонарушеніе и несоблюденіе договора, какъ таковое? Они могли разумѣется возстать противъ даннаго правонарушенія, противъ данной воины; могли считать для дѣла пролетаріата, для дѣла соціализма полезнѣе побѣду Франціи, нежели побѣду Германіи, желательнѣе миръ, нежели войну — это вопросъ особый; принципіально непріемлемаго въ правонарушеніи и насиліи — для нихъ ничего быть не могло.
Мало того, надо отмѣтить, что идеологическая военная позиція Г ерманіи необыкновенно близко подходитъ къ нѣкоторымъ принципіальнымъ же основамъ соціализма, по крайней мѣрѣ соціализма нѣмецкаго. Настолько это такъ, что могла бы даже возникнуть мысль о заимствованіи и подражаніи, — конечно, мысль неосновательная, ибо родство не этимъ обосновывается, а общностью духовной подпочвы. Въ самомъ дѣлѣ, развѣ слова Бетманъ-Гольвега о клочкѣ бумаги не повторяютъ почти буквально давней мысли Лассаля о бумажной конституціи, мысли вознесенной не только современнымъ соціализмомъ, но всякимъ реалистическимъ, соціологическимъ міровоззрѣніемъ въ азбуку общественнаго пониманія. И не переносимы ли съ чрезвычайной легкостью и на народы представленія о новыхъ классахъ, фактически становящихся творческими силами новаго общества, но сдавленныхъ правомъ, созданнымъ классами, бывшими творческими прежде и формами своего господства закрѣпившими за собой и на времена своего упадка мощь, оправданную и обоснованную уже исчезнувшимъ прошлымъ. А съ этимъ представленіемъ связана и идея права верховнаго, по сравненію съ правомъ позитивнымъ, насиліемъ отмѣнить путы прошлаго во имя новаго грядущаго творчества, во имя новаго расцвѣта и роста человѣческаго общества.
