— Как это делается? — спросила Пит, возвращая Джозефа из его грез на землю.
— Знаешь, Пит, алмаз — очень сложный камень. В нем есть невидимые линии, которые держат его вместе. Если камень расколоть правильно особым ножом вдоль одной из этих линий, он разобьется на две части. Таким образом части с трещинами и другими изъянами, которые мешают ему быть красивым, будут срезаны и у тебя появится бриллиант, весь прозрачный и красивой формы. Потом у него есть множество сторон, и их надо отшлифовать. Эти стороны называются гранями.
— Как лицо, — вставила Пит.
— Да, дорогая. Грани — это лица камней. И когда они сделаны хорошо, они ловят свет и отбрасывают его обратно на тебя — как улыбка на твоем лице для меня ослепительный солнечный свет. — Он прижался к ее щечке, и она захихикала. — Помнишь, в прошлом году мы ездили на Кони Айленд и ты пошла в Дом зеркал? — Она кивнула, не сводя с него глаз. — Хорошо ограненный бриллиант похож на этот дом. Каждая грань ловит свет от одного зеркала и передает другим. Но каждое зеркало должно быть поставлено под нужным углом, иначе оно не будет передавать свет — оно будет проглатывать его.
— У нас должны быть хорошие бриллианты, дедушка, — сказала Пит. — А то мир будет темным.
Джозеф улыбнулся.
— Да, моя маленькая любовь, у нас должны быть хорошие бриллианты.
— Я не люблю темноту, — пробормотала Пит и заснула у него на плече.
Однажды утром по дороге на работу Джозеф заметил длинный черный лимузин, подъехавший к углу 54-й улицы и Пятой авеню, в половине квартала от главного входа в «Дюфор и Ивер».
Шофер открыл дверцу, и из машины вышел человек в официальном черном костюме, мягкой черной шляпе с широкими полями, слегка загнутыми вверх по краям, и сверкающих черных туфлях с щегольскими желтыми вставками на мысах. Чуть больше пяти футов роста, он, однако, имел такой важный вид, что подобную внешность обычно называют наполеоновской. При беглом взгляде на него Джозеф заметил, что глаза человека такие же черные и блестящие, как его туфли, и у него тонкие, словно лезвие, усы. В его руках была трость из черного дерева с золотым набалдашником, которой он пользовался с изящной небрежностью, когда шел к сверкающим витринам «Дюфор и Ивер». Он остановился перед ними, неспешно оглядел, потом прошествовал в магазин мимо швейцара в униформе, который приветствовал входящего.
Джозеф не удивился, застав через несколько минут своих коллег, взволнованных приездом Клода Ивера. Что действительно его поразило и разочаровало, так это то, что главный огранщик — бельгиец из Антверпена, Курт Луерс, — уже был вызван для беседы в кабинет Ивера этажом выше. Работа, о которой мечтал Джозеф, очевидно, была доверена другому.
