— Вы москвич?
— Да.
— Я по «говорит» узнал. Любят москвичи это словечко.
Лихорев улыбнулся.
— У меня к вам не совсем обычная просьба. — Тимофеев посмотрел радисту прямо в глаза.
— Слушаю.
— Передайте в адрес охотоуправления вот эту шифровку. Понятно?
— Так точно, — Лихорев принял листок, исписанный колонками цифр, окинул его быстрым профессиональным взглядом. — Будет сделано.
— Надеюсь на вас. Кстати, вы, говорят, ведете здесь кружок по радиоделу. Вы, вероятно, знаете; монтировал ли кто-нибудь из любителей передатчик? Ведь не из простого любопытства люди занимаются с вами.
— Понимаю. В заповеднике единственный передатчик — стационарный.
— Кроме вас, мог кто-нибудь воспользоваться им? Подумайте очень серьезно…
— Радиоузел я сам ежедневно опечатываю. Да никто из моих учеников еще и не умеет обращаться со сложной радиоаппаратурой.
— Вы исключаете возможность, что кто-нибудь не из ваших учеников знает радиодело?
— Вряд ли. Впрочем… Я никогда, признаться, не задумывался над этим. Люди здесь живут открыто. Одна семья, можно сказать.
— Сегодня вы не выходите из рубки, — сказал Тимофеев и, помолчав, спросил: — Передавать что-нибудь будете?
— Нет, ничего не предвидится. Кроме вашей телеграммы, конечно.
— Хорошо. Слушайте эфир. — Тимофеев назвал волну, на которой три месяца назад работала неизвестная станция, та, что обнаружил радист бухты Серебряной.
Лихорев вышел. Василий Данилович остался в комнате один. Он сел за стол. Перед ним, вцепившись в чурбак всеми четырьмя лапами, маячил силуэт соболя. Тому, кто выделывал чучело, очень хорошо удалось передать настороженность застывшего, но быстрого, юркого и стремительного зверька.
…Смеркалось. Постепенно все предметы в комнате словно растворились в сумерках. Только белели клыки медвежьего чучела, стоявшего у двери. В коридоре послышались шаркающие шаги. Пришел сторож, растопил печь и пожелал гостю спокойной ночи.
Тимофеев включил свет. Лампочка горела неярко и ритмично помигивала в такт работе движка, стучавшего за окном.
Занятый своими мыслями, Василий Данилович засиделся у топившейся печки. Тишина, царившая в старом доме, навевала дремоту. От жара камелька приятно разгорелось лицо, стали слипаться глаза, думы зашевелились вяло и тяжело.
Василий Данилович подбросил в печь дров, и желтый огонь весело побежал по сухим поленьям. Свет привычно мигал под ритмичный стук движка.
К знакомым звукам вскоре примешалось тонкое повизгивание ветра за стенами дома. Начиналась метель.
