Хассетт появился в дверях гостиной с папкой под мышкой и, видимо, полагая, что Рузвельт не заметил его появления, громко произнес:
— Мистер президент!
— Я жду тебя, Билл. Что у тебя там в папке?
— Проект вашей речи по случаю Дня Джефферсона.
— Правильно. Нам надо наконец свалить этот груз с плеч.
Рузвельт уже два раза правил и возвращал проекты, подготовленные Бобом Шервудом и Сэмом Розенманом, каждый раз сожалея, что нет Гарри Гопкинса, — его верный друг и помощник все еще находился в больнице.
Сейчас, видимо, Хассетт принес вариант, в котором были учтены все предыдущие замечания.
— Покажи! — сказал президент.
Хассетт протянул ему папку и повернулся, чтобы уйти, но Рузвельт сказал:
— Подожди. Сядь. Может быть, мне придет в голову что-нибудь путное. Сядь и вообрази себя президентом.
— Постараюсь, — ответил Хассетт, — хотя, честно говоря, шансов стать президентом у меня не так уж много.
Он сел за стол и положил перед собой чистый лист бумаги.
Рузвельт раскрыл папку и погрузился в чтение.
Минут десять прошли в полной тишине, слышен был лишь шорох перелистываемых страниц. Потом президент захлопнул папку и, положив ее себе на колени, сказал:
— Плохо, Билл! К сожалению, опять плохо. И еще хуже то, что я не могу придумать ничего лучшего.
— Для того, чтобы исправить то, что вам не нравится, сэр, надо сначала определить, что именно вам не по душе.
— Не морочь мне голову своими софизмами!
— Это вовсе не софизм, сэр, а чисто логическое построение.
— Твоя образованность, Билл, когда-нибудь заставит меня поступить в Гарвард — на «второй срок»!
— Это едва ли будет выходом из положения, сэр. Я-то ведь не окончил Гарварда.
— Значит, ты гений от рождения.
— Вскрытие покажет, — усмехнулся Хассетт.
Рузвельт ничего не ответил. Еще несколько минут прошло в полном молчании.
— О чем вы задумались, сэр? — спросил наконец секретарь.
— Следую твоему совету. Думаю о том, что мне здесь, — он слегка приподнял папку, — не нравится. И, пожалуй, додумался. Бахвальство.
— Бахвальство? — переспросил Хассетт. — Но в каком смысле?
— В смысле безудержного восхваления Америки. У нас все самое лучшее: страна, система, идеи, сам господь бог любит нас больше, чем всех остальных людей...
— А разве это не так? — удивленно спросил Хассетт. — Разве вы не стремились внушить американцам, что они — избранный народ?
— Стремился. Вот и получилась декларация самодовольства. Нет, Билл, мой долг — сказать совсем другое.
— Вы только сейчас пришли к такому выводу?
