Попутно читатель узнаёт массу любопытного: в детстве соседская девочка посадила героине за пазуху жука, у мамы было крепдешиновое платье с полотняными подмышниками, а папа чуть-чуть не получил Сталинскую премию. Ну очень увлекательная проза, оторваться невозможно. В особенности – от семейных скандалов. Половину «Лебедя» Е.С. посвятила мелкому тиранству матери и старшей сестры. И тщательно запротоколировала все детские обиды полувековой давности:
« Мама внушала мне с детства, что я некрасива, собственно говоря, уродлива. У меня припухшая нижняя губа, оттопыренная в обиде, я не хочу заплетать косы, я высокомерна, зла, улыбаюсь, как улыбались фашисты, глядя на чужую беду».
Зачем тащить на всеобщее обозрение свои застарелые комплексы? Наиболее правдоподобная версия: в расчёте на успех, подобный успеху санаевского «Плинтуса». Но у Санаева был надёжный тыл – два народных артиста СССР и заслуженная артистка РСФСР. Они в первую очередь и были интересны читателю. А несостоявшийся лауреат Сталинской премии – ей-богу, не самый лучший аттрактант.
Для полноты картины – два слова о стилистике. Украшением тексту служат вымученные, мертворождённые тропы: «дрова в камине подняли красные обезьяньи задницы», «сквозь валежник прядей, из-под чёлки, выкарабкался коричневый глаз, огромный, как медвежонок» . Полтора века назад Владимир Соловьёв издевался над такими изысками: «Ослы терпенья и слоны раздумья…» Как выяснилось, зря старался.
Достоевскому приписывают фразу: «Труднее всего выразить посредственность». Если классик прав, то Скульской удалось немыслимое. Вот этого достоинства у неё при всём желании не отнять.
В. Ремизов «Воля вольная» (Хабаровск, «Гранд Экспресс», 2014). Первое, что здесь бросается в глаза, – выморочный, изломанный, юродствующий язык, какой обожали советские почвенники: наполовину из диалектизмов, наполовину из подражаний диалектизмам. Страницы романа пестрят лошалыми аргызами, ястыками, бирканами, путиками и гадыками. Пейзажи утыканы «кривовастыми лиственницами». У героев «крюковастые руки», «бычачьи кулаки» (бык с кулаками?!) и «мохнатые взгляды». А усядется такой типаж за стол да «набулькотит стакан гамызы», поневоле вспомнишь, как инда взопрели озимые. И потянет рецензировать «Волю вольную» в худших традициях ушедшей эпохи: прозаик воспевает суровую, неброскую красоту Севера, мужество его жителей, клеймит корысть, трусость и предательство; стиль книги чист и светел, речь колоритных персонажей образна и сочна, природа выписана щедрыми, широкими мазками; автор не боится остросоциальной проблематики, проводит чёткую границу между добром и злом…
