во всех отношениях) толкает «то, что стало нами». Результат не может удовлетворить сущность, он никогда не бывает таким, как ей бы того хотелось, но больше ей нечего «толкать», ведь сама она – несодержательна. Двигатель внутреннего сгорания двигает и танки, и комбайны, он в принципе не может отказаться от первого, будь он хоть тысячу раз пацифистом! Сущность не может остановиться, но двигать ей приходится то, что представляет собою личность, то есть «то, что стало нами», а не «нас самих». Все, что имеет хоть долю содержательности, неизбежно влечет к противоречивости и двойственности. Даже малое подобие ролевого поведения полно содержательности, а значит, это всегда – почва для проблем, вызываемых двойственностью.
Однако же, переступив через свое ролевое поведение, мы избавляемся от его содержательности, и у нас появляется шанс преодолеть двойственность себя: аннигилируется «то, что стало нами» и остается лишь первозданность. Итак, одновременное ощущение цельности себя, другого и отношений – это еще один критерий, свидетельствующий о том, что мы достигли реальности индивидуальных отношений.
Следующий элемент способа существования личности – отождествленность. Разумеется, ей нет места в индивидуальных отношениях. По всей видимости, отождествленность имеет самые глубокие корни, ее признаки мы видим и у животных, а при желании мы можем усмотреть даже в неживой природе. Надо полагать, что отождествление эволюционно имеет самые благие цели, и мы многим ему обязаны. По крайней мере, если рассмотреть его феноменологически, то мы заметим, что это не что иное, как стремление к воссоединению утраченной целостности. Эволюционная ось – это ось дивергенции, отождествление стремиться нарушить эту разорванность, а значит, и противоречивость, изжить боль от разделения.
Другое дело, что личность (как психическое образование) использует это стремление не лучшим образом, и виной тому, опять-таки, содержательность. Содержательность груба, непластична, прямолинейна. Мы уже говорили, например, о том, как примечательна неограниченная личная пространственность, по сути, ведь это защищенность: если я везде и во всем, то ничего не страшно, это ощущение силы и свободы. Но ведь это возможно лишь в несодержательной сфере. Но в содержании такое «вовлечение в себя» – это диктатура, подчинение, собственичество, унификация Другого до другого, а то и вовсе до безликого объекта.
И в реальности индивидуальных отношений отождествленность пропадает, нейтрализуется. Именно поэтому здесь не может быть ни традиционной боли потери, ни ревностного чувства. Во-первых, признание абсолютной индивидуальности другого есть признание его свободы, как своей собственной, и ощущение ее, как высшей ценности, разумеется, не оставляет места для ревностного отношения. Во-вторых, расставание с самым дорогим не сопровождается болью (хотя это и не исключает определенного, весьма специфического, сожаления), поскольку индивидуальные отношения обладают некой непрерывностью, что доказывает своеобразие переживания времени и пространства, ощущение цельности.
