Хромосомыч протянул ей пачку сигарет. Вероника закурила. Ей вдруг стало страшно двигаться дальше. До клиники оставалось метров шестьсот – по мосту, потом мимо дома дикого фиолетового цвета, потом перейти через дорогу – и она у цели. Что ее ждет? Что скажут врачи? Она боялась расспрашивать Хромосомыча, убеждая себя, что он, скорее всего, ничего толком не знает.
– Слушай, надо зайти в магазин. Я куплю ему апельсинов.
Хромосомыч странно посмотрел на нее:
– Не нужно ему сейчас апельсинов. Костя в реанимации.
Он обнял Веронику за талию и подтолкнул – надо идти.
В реанимацию их не пустили, шел обход, пришлось около часа сидеть в коридоре. Хотелось курить, но Вероника боялась пропустить момент, когда можно будет зайти.
«Да успокойся же, ведь не каждый, кто попадает в реанимацию, умирает, – бубнил над ухом Хромосомыч. – Сейчас Костя очень плох, сомневаюсь, что он тебя узнает, но он обязательно поправится. Все лекарства для него достали, лично Смысловский обещал Костю выходить, он же его любимый ученик. Конечно, пневмония страшная, что говорить, я снимки видел. А иммунитета никакого, он же срочную на атомной лодке служил».
Вероника вежливо попросила его замолчать. Пришла беда, и теперь ей следовало мобилизовать все силы, чтобы помочь любимому выздороветь. О том, что Костя заболел, потому что полночи ждал ее на улице, она подумает, когда все будет позади.
Наконец двери реанимации распахнулись, и коридор заполнила когорта врачей под предводительством генерала Смысловского – высокого, осанистого и стремительного старика. Вероника встала и по стеночке двинулась в сторону цели, надеясь, что уж теперь-то ее пропустят. Она одета в халат и сменную обувь и вполне может сойти за медсестру или санитарку реанимационного отделения. Она не сразу поняла, что генерал обращается именно к ней:
– Ты Костина жена?
Она кивнула, а Смысловский вдруг взял ее руки в свои каким-то нелепым кинематографическим жестом:
– Мужайся, детка. Делаем все возможное, но мы не боги… Надежды очень мало. Я не стал бы тебе этого говорить, но ты сама все поймешь, когда его увидишь. Сможешь не испугаться? Сможешь не показать ему своего страха? Истерику удержишь?
Вероника могла только кивать.
– Тогда иди.
…Она помнила каждую секунду следующих суток, но старалась хранить эти воспоминания за семью замками. Иногда, впрочем, они вырывались на волю, жестоко раня ее, и со временем боль нисколько не ослабевала. То вдруг вспоминалось, как вдвоем с медсестрой они меняли сильно вспотевшему Косте белье и как ей было больно, что его страдающего тела касаются чужие равнодушные руки. Перед смертью он пришел в себя, а Вероника боялась ласкать и целовать его, чтобы не причинить лишней боли.
