В другое время президент сразу накинулся бы на почту, накопившуюся в Белом доме за время его отсутствия. Почта была огромная. Документы, подготовленные клерком Латтой, вместе с письмами министров, конгрессменов и других политических деятелей, тщательно отобранными Грэйс Талли, образовали внушительную бумажную стопу.
Талли первая обратила внимание на то, с какой неохотой Рузвельт принялся листать документы. То и дело он откидывался на спинку кресла и неподвижно сидел с закрытыми глазами. Дремал? О чем-то размышлял?
...Стопка бумаг на президентском столе лежала нетронутой. Телефоны прямой связи в комнатах секретарей и помощников по-прежнему молчали. Не слышала президентского голоса в телефонной трубке Луиза Хэкмайстер. Но никто из них не догадывался, что президента сковывала не только физическая усталость. Рузвельт чувствовал, что главный источник, из которого он до этого черпал свои силы — успех Ялтинской конференции, — постепенно иссякает. Он не прикасался к документам не только потому, что ему осточертела вашингтонская рутина, требовавшая от него подписи даже на приказах о назначении почтовых чиновников. Он не мог заставить себя взяться за документы еще и потому, что хорошо знал, какой из них лежит сверху и что на него необходимо ответить в первую очередь.
Это было письмо Сталина от 27 марта 1945 года.
Рузвельт, конечно, знал его содержание во всех деталях. Такие письма не откладываются, их читают тотчас по получении.
Прочитав это письмо, Рузвельт испытал самые противоречивые чувства: стыд, неприязнь к Сталину, намерение послать резкий ответ и вместе с тем желание написать так, чтобы свести назревающий конфликт к нулю.
Нет, Рузвельта беспокоила не очередная размолвка со Сталиным, такие размолвки — не без активного участия Черчилля — случались и раньше. В свое время президент расходился с советским лидером и по более важным поводам — например, по вопросу о втором фронте. Но те расхождения имели место в разгар войны, когда победа еще была скрыта от мира клубами порохового дыма. Сейчас война шла к концу. Русские приближались к Берлину. Окончательный разгром Гитлера стал вопросом месяцев, может быть, даже недель. Еще одна, заключительная встреча «большой тройки» — после капитуляции Германии — должна была по замыслу Рузвельта стать как бы началом воплощения в жизнь его заветной идеи: покончить с историей как с летописью бесконечных войн и начать новый, мирный этап развития человечества. Он мечтал о добрых отношениях с Россией, о ликвидации колониализма на земном шаре и торжественном признании Объединенных Наций верховным судьей в решении всех международных конфликтов.
