На безлюдной аллее показалась Римма. На ней был малиновый берет и такой же яркий, облегающий ее стройную фигуру казакин с блестящими металлическими застежками «восьмеркой». Она шла быстро, мелькали остроносые лаковые туфли, и таким привлекательным было ее смуглое, черноглазое лицо, оживленное мыслью о встрече с товарищем мужа.
«Красна, сатана! А ведь дрянь баба», — противоречиво думал Стышко, направляясь ей навстречу. Ему вспомнилось вчерашнее донесение сотрудника, в котором описывался теперешний наряд Савельевой, поразмышлял: «Запуталась бабенка, но следит за своим видом. Строга, недоступна, прямо-таки настоящая королева. Робко и заговорить-то… А что с ней выделывает этот прохвост!..»
Вчера, вернувшись в Киев, Савельева из дома позвонила Осину и сказала: «Все в порядке, Георгий». Что она имела в виду: мать ли свою, которую договорилась положить в московскую больницу, либо что другое — осталось неизвестным. Похоже, она говорила о матери. Вечером они встретились, пошли на квартиру к Осину. Пробыла она там около часа и ушла мрачная, торопливая.
Смотря сейчас на быстро подходившую жену «сослуживца», Стышко внутренне собрался и смотрел на нее, почти искренне любуясь.
Поздоровались.
— А посылка где? В кармане? — шутливо спросила Римма.
— У приятеля оставил, пока в парикмахерскую бегал, тут недалеко. — Они свернули на тихую улочку. — Не мог предстать перед вами небритым. И на почту успел забежать, деньги жене отправил. Не перевез пока семью к себе — второй месяц холостякую.
Он говорил бы еще о чем угодно, только бы не дать ей начать расспросы. Но Римма все же улучила момент, спросила:
— Как Никифор, не собирался в Киев?
— Да нет вроде…
— Я на следующей неделе загляну к нему, так и передайте. Только отвезу маму в больницу в Москву и сразу к нему.
Когда она произнесла имя мужа, в ее голосе послышалась и грусть, и усталость, и затаенная робость. Это Стышко отметил особо.
— Никифор Саввич заждался, часто о вас вспоминает, — все увереннее чувствовал себя Василий Макарович, довольный тем, что все идет как по нотам и пребывать ему в пилотах осталось не больше пяти минут.
— Многим женщинам, и вам в том числе, не идет грусть, — продолжал он игру. — Я представлял вас непременно улыбчивой.
— Представить незнакомого человека я лично не умею, — не приняла она комплимента.
Стышко и к этому был готов. Он воспользовался в разговоре самым малым из того, что приготовил тщательно, без задоринки.
— Я с вами знаком, — возразил он приподнято. — Каждый день вы улыбаетесь всей нашей эскадрилье. У Никифора Саввича на столе ваша фотография.
