ОТ ПРАЗДНЕСТВА К СПЕКТАКЛЮ
Неистовство народного праздника находит и другое продолжение в истории.
Подумаем, что получится, если помост для демонстрации приемов сделать более высоким, устроить побольше мест для публики, произносимые речитативы сделать более взаимосвязанными и осмысленными, показать не просто поединок, но разыграть какую-нибудь сценку из истории? Получается спектакль, а точнее традиционная китайская "боевая драма", которую можно встретить сейчас в репертуаре всемирно известной Пекинской драмы (ее называют иногда иначе - "Пекинская опера").
Все элементы игрового начала, необходимые для спектакля, уже изначально присутствовали на боевых праздниках. К тому же боевое празднество и спектакль связаны между собой прежде всего внутренне. В обоих случаях зрители становятся соучастниками действия через ощущение, через сопереживание. И там и здесь требуется "критическая масса" людей, чтобы завести, наэлектризовать друг друга.
Китайская драма включает в себя четыре важнейших элемента, ставшие каноном уже к XVI веку: пение (чан), речитатив (нянь), действо (цзо) и боевые сцены или поединки (да). Все эти элементы мы уже встречали в архаических боевых праздниках. Конечно же, есть и существенное различие: артисты-профессионалы. В противоположность этому, участники боевых празднеств и небольших боевых сценок, разыгрывавшихся на них, были простыми крестьянами, "необразованной деревенщиной", ремесленниками, торговцами, а занятия ушу были их "второй специальностью" или, правильнее говоря, общим фоном существования.
Профессиональные воины и настоящие мастера ушу составляли лишь незначительную часть участников таких представлений.
Народная культура ушу напитывала своими традициями театрализованные представления, в которых важнейшим элементом становились боевые искусства.
Окончательно сформировался особый тип зрелища, уходивший своими корнями и в боевые народные ритуалы, и в традиции площадных выступлений лучших бойцов Китая.
В китайской драме элемент игры обнажен до предела. Сам символический характер китайской культуры делает необходимым перенос этого символизма и на театральные подмостки, причем здесь не может быть ни полутонов, полу чувств, как и не может быть попытки заставить зрителя поверить, что все происходящее в спектакле - правда, как это мы наблюдаем в западной театральной традиции.
Все есть символ, а следовательно - игра, и не стоит никого обманывать и обманываться. Наоборот, утрируя, мы лишь больше обнажаем эту "ненастоящность" внешней стороны существования, а следовательно - и наличие за этой видимой ширмой чего-то более глубокого и "истинного". Так рождаются жестко установленные амплуа, и зритель наблюдает уже нс за развитием характера героя "в данном случае он не может ни развиваться, ни регрессировать), а за высочайшим мастерством актера, за способностью с особым чувством произнести слова, которые многим зрителям известны с детства.
