– Я, ваше превосходительство, позволяю себе только сделать предположение. Могло случиться, что Петр Васильевич вошел в класс немножко, как у нас говорится, вросхмель, с этакой своей добродушной физиономией, и отпустил приветствие на своем французском диалекте, что-нибудь вроде: мерси с бонжуром, мезанфанты, енондершиш! Учитель, понятное дело, и расхрабрился. Дубицкий хрипло и зычно захохотал.
– Могло быть, могло быть, – повторял он в промежутках смеха и кашля. – Изрядный шут, сказать по правде, наш исправник. В школы, по-моему, он некстати суется, у нас там недоимок нет. Но во всяком разе я ничего тут не могу: уволили.
– Вы, ваше превосходительство, это можете переменить, если только пожелаете.
– Я не один там.
– Но кто же, Сергей Иванович, пойдет против вас? Вам стоит только слово сказать.
– Ничего, поделом ему. Нельзя ему в этом училище оставаться: соблазн для учеников.
– А в другое нельзя ли? – с осторожною почтительностью осведомился Логин.
– В другое? Ну, об этом мы, пожалуй, подумаем. Но не обещаю. Да-с, любезнейший Василий Маркович, дисциплина – первое дело в жизни. С нашим народом иначе нельзя. Нам надо к старинке вернуться. Где, позвольте вас спросить, строгость нравов? На востоке, вот где. Почтение к старшим, послушание… Вот я вам моих поросят покажу, – вы увидите, какое бывает послушание.
Сердце Логина сжалось от предчувствия неприятной сцены. Дубицкий позвонил. Неслышно, как тень, в дверях появилась молоденькая горничная в белоснежном, аккуратно пригнанном переднике и пугливыми глазами смотрела на Дубицкого.
– Детей! – командным голосом приказал он. Горничная беззвучно исчезла. Не прошло и минуты, как из тех же дверей показались дети: два гимназиста, один лет четырнадцати, другой двенадцати, мальчик лет девяти, в матросской курточке, три девочки разных возрастов, от пятнадцати до десяти лет. Девочки сделали реверансы, мальчики шаркнули Логину, – и все шестеро остановились рядом посреди комнаты, подобравшись под рост. Они были рослые и упитанные, но на их лицах лежало не то робкое, не то тупое выражение. Глаза у них были тупые, но беспокойные, – лица румяные, но с трепетными губами.
– Дети, смирно! – скомандовал Дубицкий. Дети замерли: руки неподвижно опущены, ноги составлены пятки вместе, носки врозь, глаза уставлены на отца.
– Умирай! – последовала другая команда. Все шестеро разом упали на пол, – так прямо и опрокинулась на спины, как подшибленные, не жалея затылков, – и принялись заводить глаза и вытягиваться. Руки и ноги их судорожно трепетали.
