Клавдия слегка отстранилась. Руки Зинаиды Романовны упали.
– Я устала, – сказала она. – Оставь меня, я не могу больше.
Зинаида Романовна опустилась в изнеможении на длинное кресло, Клавдия подождала немного.
«Наверное, вернет сейчас же, – досадливо думала она, – финал еще недостаточно эффектен».
Наконец она подошла к двери и положила свою тонкую руку с длинными пальцами на желтую медь дверной тяги. Зинаида Романовна поднялась и с жадным любопытством посмотрела на дочь, словно увидела ее в новом освещении. Вдруг она встала и скорыми шагами подошла к Клавдии. Она обняла Клавдию и заглянула в ее лицо.
– Клавдия, ангел мой, – умоляющим голосом заговорила она, – скажи мне правду: ты любишь его?
– Вы знаете, – ответила Клавдия, упрямо глядя вниз, мимо наклонявшегося к ней лица матери.
– Нет, ты сама скажи мне прямо, любишь ли ты его? Да, любишь? Или нет, не любишь?
Клавдия молчала. Глаза ее упрямо смотрели на желтую медную тягу, которая блестела из-под ее бледной руки. Мать снизу заглядывала ей в глаза.
– Клавдия, да скажи же что-нибудь! Любишь?
– Нет, не люблю, – наконец сказала Клавдия. Зеленоватые глаза ее с загадочным выражением обратились к матери. Зинаида Романовна смотрела на нее тоскливо и недоверчиво.
– Нет, не любишь, – тихонько повторила она. – Клавдия, мне очень больно. Но ведь этого больше не будет, не так ли? Это была вспышка горячего сердечка, злая шутка, – да?
Клавдия приложила ладони к горячим щекам.
– Да, конечно, – сказала она, – он только шутил и забавлялся со мною. Вы напрасно придали этим шуткам такое значение.
– Клавдия, будь доверчивее со мною. Забудь свои темные мысли. Ты всегда найдешь во мне искреннего друга.
– Что ж, я, пожалуй, в самом деле вся ваша, – сказала Клавдия после короткой нерешительности. – Я хочу верить вам – и боюсь: не привыкла. Но все же отрадно верить хоть чему-нибудь.
Клавдия слабо протянула руки к матери.
Зинаида Романовна порывисто обнимала Клавдию и думала: «Какие у нее горячие щеки! Девчонка, правда, соблазнительна, хотя далеко не красива. Я была гораздо лучше в ее годы, но молодость – великое дело, особенно такая пылкая молодость».
И она целовала щеки и губы дочери. Губы Клавдии дрогнули. Неловкое, стыдное чувство шевелилось в ней, как будто кто-то уличал ее в обмане. Она наклонилась и поцеловала руку матери. Зинаида Романовна придержала ее подбородок тонкими розовыми пальцами, которые все еще легонько вздрагивали, и поцеловала ее в лоб. Близость матери обдавала Клавдию пахучими, неприятными ей духами.
