Мать наконец замолчала. Клавдия опустила руки и устало оперлась спиною на дверь.
– И за что ненависть ко мне? – заговорила опять Зинаида Романовна после недолгого молчания. – Ты получила от меня все, что надо, – и воспитание, и твой капитал сбережен, и все… Чего же тебе еще не хватало?
– Вашей любви!
– Какие нежности! Это мало к тебе идет.
– Может быть. В детстве я привыкла к вашей суровости и боялась вас. Я думала тогда, что вам приятно делать мне больно. Едва ли я ошиблась. Только при гостях ласкали.
– Ах, Клавдия, наказал меня Бог тобою! Если бы кто другой столько вынес в жизни! Перед тобой я ничем не виновата. Я – мать, а мать не может не любить свое дитя, несмотря на все оскорбления.
Какая там любовь! Вы бы меня и теперь с удовольствием избили. Но вы знаете, что это бесполезно. Боитесь вы просто, вот что…
– Полно, Клавдия, чего мне бояться! Я привыкла к твоим угрозам. Ты еще девчонкой грозилась, что утопишься, – детские угрозы, ими теперь всякий школьник бросает. Когда будешь постарше, ты поймешь, что материнская любовь может обойтись и без нежностей. За все, что в тебе есть хорошего, ты должна быть благодарна мне.
– Странно: в том, что я зла, я сама виновата, – а что во мне хорошего, тем я вам обязана?
– Конечно, мне! – воскликнула Зинаида Романовна, – вся ты моя. Мы обе упрямы, мы обе ни перед чем не остановимся. Это себя самое я в тебе ненавидела и боялась!
– А ненавидели-таки! – сказала Клавдия с недоброю усмешкою.
– Вот мы столкнулись с тобою. Обеим нам больно, и ни одна не хочет уступить. Но ты должна уступить! Да, это правда, я готова была избить тебя, – но ты сегодня же пойдешь к нему. А он, – разве они ценят любовь, самопожертвования! Его жена – святая женщина, а он ее бросил. На мне этот грех. Но он уже и ко мне охладел, – а я не могу жить без него. Ах, Клавдия, говорю тебе, оставь его, или обеим нам худо будет. Умоляю тебя, оставь его.
Она неожиданно бросилась на колени перед Клавдиею и охватила ее колени дрожащими руками. Клавдия наклонилась к ней.
– Встаньте! Боже мой, – что вы делаете! – растерянно говорила она.
Зинаида Романовна быстро поднялась.
– Помни же, Клавдия, что я тебя прошу, – оставь его, или берегись. Я на все готова!
По ее разгоревшемуся лицу видно было, что ее порыв был неожиданным для нее самой: гордость, стыд и недоумение изображались на нем в странном смешении. Руки ее стремительно легли на плечи Клавдии и судорожно вздрагивали. Ее горящий взгляд упорно приковался к глазам дочери.
