– Вы милы в своем хладнокровии. Я вспоминаю физику, – жеманничала она, – помнится, там что-то есть такое, что во льде… – она взглянула восторженно на Григорьева… – во льде есть скрытая теплота.
И Элиза с Григорьевым быстро пошли из зала. Они направились к телефону.
V
Завод ревел, бушевал и бился. Стальной, рассчитанный топот на месте рвал с потолков и стен кронштейны. А они, как руки силача, отвечали машинному реву одним застывшим железным жестом, настраивали завод кованой дисциплиной, заставляли и стены и окна петь и вторить металлическим песням завода. В заводе загулял демон железного мятежа, и все крутил, все вертел, все грыз и ковал, и калил, и опять охлаждал, и снова грел, и все немолчно, все с грохотом и гулом, все с лязгом и огненным трепетом создавал, возводил груды за грудами, горы за горами прибыли и дивиденда.
Здесь, где работают слесаря и клепальщики по сборке, завод – светлый, белый, почти денной; там, в станочных отделениях, он – полутемный и безлюдный, но там не страшно, там никто не подстерегает, там завод не мертвый, он говорит, шумит и манит. Оттуда, из станочных мастерских, в открытые внутренние ворота, как из рупора, несется железный прибой; там дальше есть еще двери, их затворяют и отворяют, и из рупора с шумом вырываются волна за волной, одна другую гонят, стремительно мчатся на рабочих и кружат их души в стальном механическом вихре. Вихрь захватил, закрутил людей. Ему безразлично, кто стоит в заводе у тисков, у наковальни, у мехов, – желтый или красный, или даже черный, он всех их пропитал трудовым задором, всех зовет к стуку, напряженью, работе. У людей в руках или ручник, или молот, или клещи, или пила, но, кроме молота, в руке есть железное беспокойство, бес работы и работники бьют, бьют и бьют. Они пилят, куют и в погоне работы как будто боятся пропустить удар, чтобы не нарушить такта, чтобы не расстроить хора. Есть душа в этих холодных машинах, душа в бегущих трансмиссиях, в стонущих окнах, в клокоте и шипенье горнов, в лязге ударов, и душа цельна и гармонична, и живых людей, и мертвое железо – она все, все включила в неразрывную шумную кавалькаду работы.
И люди работают и гонятся в своем труде под шумные отзвуки идущего завода.
Штрейкбрехеры в угаре. Кому, как не им, знать силу заводского движенья; они не верят в кислые речи о солидарности и повинуются в работе только одному железному пульсу – машине, верят только одной дисциплине – стихии работы.
