Телефонистка на станции, приютившейся в углу громадного зала, охрипла от крика: она то и дело переспрашивает, нарывается на неприятности при объяснениях, сердится… У ней показалась слеза…
На двух столах началась перебранка: старшему паспортисту показалось сегодня, что вся контора его хочет выжить…
За перегородкой, в чертежной, тоже что-то необычайное: чертежники и младшие инженеры гремят счетными машинами, включают и выключают проявительные лампочки. Там поднялась возня, кричат на мальчиков; те вырвались из дверей и понеслись галопом вниз.
Кого-то зовут, кого-то ищут…
Скорее!.. Скорее!..
Вдруг вздрагивает вся громадная контора…
Опускаются руки.
– Директорский телефон…
Девицы за ремингтонами вспыхнули… Стальной рокот оборвался. Писцы впились в бухгалтера.
Бухгалтер бледный, с трясущейся нижней губой, худой, чопорный, идет к телефону…
– Да… Здравствуйте… Виноват… Совершенно верно… Сию минуту… Восемьдесят… Да… Мужчин…
Контора замерла.
– Женщин пятьдесят… Сорок рублей… Да-да!.. Безусловно… Все на месячном… О, да!.. Сейчас… Сию секунду…
Бухгалтер поправляет смазанные волосы рукой, берет список служащих и, ни слова не говоря, быстро выходит.
– Сбавка! – пробасил паспортист.
Все вскочили, заговорили, заголосили… Телефонистка плотно закрыла дверь.
– Я так и знал…
– Недаром эту неделю они все придирались, – сказал мимоходом, но значительно старичок-регистратор.
– Это дело бухгалтера… – прозвучал голос, оставшийся неизвестным.
– Ну, чего ждать от жидов, – брякнул кладовщик.
– Позвольте, господа, я – еврей…
– Да я к слову…
Изящный регистратор подошел к девицам и галантно объяснил, что всем сбавят на двадцать процетов.
– Я только предполагаю, однако, – заключил он.
– Да это же ясно! – отвечал ему хор женских голосов.
– Как жить? Для семейных это – зарез, – говорили поодиночке пожилые дамы.
В коридоре зашумели.
Голоса…
– Это он?
Шаги…
– Да, это его, его шаги!
Военные, грузные… Шаги директора!
– Сюда!
Контора рванулась к работе. Писцы уткнулись… Зачитали опять расценочные ведомости… Машинки бешено застучали: точно сыплется на железо дождь крупной дроби.
Барышни вспыхивают и бледнеют… У них потеют руки.
Шаги у дверей…
– Нет-нет… Не сюда…
Пенсне сверкнули мелкой молнией в конторском коридорном окне.
Он не идет, он бежит… Он не смотрит, он жжет глазами… Он не курит, он ест, уничтожает сигару… Дым – это его дыхание…
Он решил!
Он злой, непреклонный…
Машинки снова сбавляют голоса, затихают.
– К-к-кажется, – заикается паспортист, – н-н-некоторых увольняют…
