– Товарищи! Вон из склада! Спасайся! Ловушка!
– Товарищи! Куда же из склада?? Ключей нет! Дверь закрыта!
– Товарищи, спокойно!!!
– В окно! В окно! Там. одно. без решетки. соскочить. второй этаж!!
– Где окно без решетки? Где?
– В коридоре.
– В каком коридоре? Где Колсуцкий??
– Колсуцкий!
– Колсуцкий!!
– Колсуцкий!!!
– Колсуцкий!!!!
– Колсуцкий!
– Колсуцкий!!!
– Веди к окну, Колсуцкий!! Скорее! Иди вперед!!
И тут – в черной тишине, отмеренной ударами сердца, в пустоте, в холодном мраке – состоялось никем не высказанное решение, что он, Колсуцкий, должен прыгнуть первый. Почему? Потому, что он открывал тугую задвижку, потому, что он стоял на подоконнике, потому, что он первый с трудом оторвал окно от рамы и первый оказался в мутном четырехугольнике зимней ночи. И еще потому, что было холодно, жутко, что за спиной его стояли и тяжело дышали люди.
И Колсуцкий, чуть согнувшись, шагнул в мороз.
Холод, жар, свист, блеск в глазах, спертое дыхание, желудок поднялся до горла, удар в ноги, колено, бок, слегка в лицо, и он – на земле. На снегу.
Встал. Выдохнул воздух. Оглянулся. Цел. Ничего не болит. В груди – теплая волна радости. Но есть опасность: черкесы заметят и будут стрелять. Он отбежал за угол корпуса и.
Так это было просто, обыкновенно и ясно: за углом стояло человек шесть.
– Стой! Стой!!
Но Колсуцкий метнулся назад, к открытому окну, из которого, как тяжелые мешки, бухались на снег один за другим красноармейцы, и всем существом своим, всей жизнью закричал:
– Товарищи! Они! Сюда!!!
И в это мгновение почувствовал удар в бок.
Падая, он слышал выстрелы.
Глава вторая,
которую можно не читать: в ней описано то же самое, но по данным памяти Колсуцкого – спустя четыре года
Колсуцкий идет по Садовой мимо Третьего Дома Советов – делегатского общежития, смотрит: знакомое лицо. Кто бы это мог быть?.. Лицо очень уж знакомое…
– Здравствуйте, товарищ.
– Здравствуйте.
– Узнали?
– А как же!.. Как не узнать?..
– А-га! Это. как его? Озоль. Рогозов. Лозов. Козов. Нет. Козин. Да, Козин. Тот самый, который пришел в госпиталь, когда Колсуцкий лежал раненный. Белое большое окно. У окна стоял и улыбался. А улыбка удивительная – большущая. Лицо у него небольшое, а улыбка – огромная. Бывает так: на большом лице – крохотная улыбка, как на огромной темной площади осенью один фонарь керосиновый с ограниченным кругом света. А у Козина наоборот: небольшое лицо, а улыбка больше лица. Даже неизвестно, как помещается…
– Не узнаете, товарищ Колсуцкий?
