– Господи, Боже мой!.. Да что же это?.. – шептала Софья Ивановна. – Они, кажется, повезли нас куда-то?
– Да, мы как будто едем, – растерянно согласился поэт.
– Вероятно, наш вагон переводят на другой путь…
– Уж это вам лучше знать. Вы жена начальника станции, а я не обязан понимать этих маневров.
– Не злитесь, сейчас остановимся и вылезем, когда рабочие уйдут.
– И какая атмосфера ужасная! Грязь! Какие-то корки валяются, даже присесть некуда.
– Здесь, должно быть, перевозили собак!..
Колеса застучали ровнее и шибче, очевидно, поезд прибавлял ходу.
– Не могу понять, в какую сторону мы едем: к «Лычевке» или «Контикам»? – голос Софьи Ивановны дрожал.
– Я сам не понимаю. Попробую немножко открыть дверь.
– Напрасно! Я слышала, как задвинули засов. Декадент схватился за голову.
– Это, наконец, черт знает что такое! Нет! Я узнаю, куда они меня везут! – Он вынул из кармана перочинный ножик и стал сверлить в стене дырочку, но дерево было твердое и толстое, и попытка не дала никаких результатов. Тогда он присел и стал буравить пол. Тоже пользы мало. Он кинулся к стене и принялся за нее с другого конца.
– Ах! Да полно вам! – злилась Софья Ивановна. – Ну, что вы глупости делаете!.. Только раздражаете!
– Так это вас раздражает?! Благодарю покорно! – вскинулся на нее поэт. – Человек впутался из-за вас в глупейшую историю, а вы же еще и раздражаетесь.
– Как из-за меня? – возмутилась Софья Ивановна. – Кто посоветовал залезть в вагон? Я бы сама никогда такой глупости не придумала… идиотства такого…
– Вы, кажется, желаете ругаться? Предупреждаю вас, что совершенно не способен поддерживать разговор в таком тоне.
– А, тем лучше! Не желаю вовсе разговаривать с вами…
– Прекрасно, – декадент помолчал минуту и затем стал обращаться непосредственно к Богу.
– Господи! – восклицал он, хватаясь за голову. – За что? За что мне такая пытка?! Разве я сделал что-нибудь дурное?
Софья Ивановна тихо стонала в своем углу.
– За что наказуеши? – взвыл декадент, решив, что к Богу удобнее адресоваться по-славянски. – Наказуеши за что?!
Душно было в полутемном вагоне. Через пробитое под самой крышей маленькое окошечко, вернее, отдушину, слабо мерцал дневной свет, озаряя невеселую картину: Софья Ивановна, в позе самого безнадежного отчаяния, поникнув головой, беспомощно опустив руки, прижалась в уголок, с ненавистью следя за своим спутником.
Декадент метался, упрекал Бога и сверлил вагон перочинным ножичком.
А поезд все мчался, все прибавлял ходу, весело гремя цепями, соединяющими звенья его гигантского тела, и не чувствовал, какая страшная драма разыгрывается в самых недрах его. Но вот колеса застучали глуше, толчки сделались сильнее и реже. Софья Ивановна заметила, как мимо окошечка проплыла большая розовая стена: подходили к станции. Загудел свисток паровоза; еще несколько толчков, и поезд остановился.
