– А Женя Мюнхенова? А Юлия Заренко? – напомнила Маша.
Катерина Харитоновна язвительно осклабила рот, сверкнув прекрасными зубами, лишь чуть-чуть слишком золотистыми от непрерывного курения – «папироса на папиросу».
– Во-первых, вы, Машенька, хотя девочка очень не дурная собой, но, к несчастию, все же не богиня красоты, как Женя Мюнхенова, и, к счастию, не такая архибестия, как Юлия Заренко, а, напротив, довольно-таки глупенький и трусоватый котенок. Во-вторых, из того, что кто-то когда-то где-то выиграл двести тысяч по трамвайному билету, не следует надеяться, чтобы подобное счастье повторялось часто. В-третьих, даже и эти-то выигрыши приключились у Рюлиной, а не в нашей помойной яме. Здесь вам, чем о великих князьях мечтать, гораздо полезнее будет размышлять о «Княжне», которая, будучи «от Гостомысла», тем не менее почитает за счастье вступить в законное супружество с лакеем-ростовщиком Артамоном Печонкиным. Так что, любезная Машенька, вы этих Жень да Юлей выкиньте из головы. А вот – открываю я вам потайную узенькую лазейку, – ну и старайтесь, приспособляйтесь, чтобы поскорее проскочить в нее, покуда молоды и не схватили поганой болезни, которой рано или поздно и мне, и вам, и всем нам, рабыням, не миновать.
Умолкла и угрюмо утонула в дымных облаках.
– Однако послушайте, Катишь, – осмелилась Маша, – если так можно, почему же вы сами не поступите, как рекомендуете мне?
Катерина Харитоновна отвечала значительно и мрачно:
– Оттого, миленькая, что вы у нас – в чужом вертепе, а я – у себя дома. Мне только здесь и место. Я, Маша, зверь, откровенно вам говорю. И пьяница, и… черт! Отвратительнее моего характера нет на свете. Я только на цепи, в рабстве, под кулаком и могу жить безопасно. Если выпустить меня на волю, – я через месяц буду в предварительном заключении, а через год на Сахалине. Меня бить надо, как скотину бьют, чтобы хозяев понимала и знала… ну, тогда я – ничего, не кусаюсь!.. А то – дикий зверь… Нет для меня воли! Моя воля, говорю вам, – Сенная площадь, Литовский замок, Сахалин!.. Ну, а туда я не хочу… Не-е-е-ет!.. Как ни подла моя жизнь, а я за нее обеими руками цепляюсь… Ни в каторгу, ни в могилу!.. Не-е-е-ет…
Ходила, дымно курила, мела подолом. Маша недвижно тосковала, углубленная стройным телом в кресло-розваль-ни, забравшись в них с ногами и крепко обняв руками свои колена, точно сама себя удерживала от гудящего в ногах непроизвольного позыва – вскочить и бежать прочь, куда глаза глядят…
