Наше возвращение в Лондон получилось холодным и унылым. К ночи снегопад возобновился, и Холмс, менее всего расположенный к общению, смотрел в окно на пробегавшие то и дело мимо в окружавшей нас темноте редкие огни деревень и фермерских домов.
— Старый год уходит от нас, — сказал он вдруг, — и в сердцах всех этих милых добрых людей, ждущих сейчас полуночного боя часов, снова оживает неистребимое предчувствие, что будущее окажется лучше того, что уже минуло. И эта надежда, такая надуманная и в прошлом столько раз уже обманувшая, все равно остается самым лучшим лекарством от тумаков и шишек, которые готовит нам судьба.
Он откинулся назад и принялся набивать трубку излюбленным черным табаком.
— Кстати, если вам вдруг вздумается написать об этом крайне необычном случае в Дербишире, — продолжат он, — у меня есть для вашего рассказа подходящее название. Пусть это будет «Рыжая вдовушка».
— Мне известно ваше небезосновательно пристрастное отношение к женщинам, Холмс, и потому я удивлен, что вы все-таки обратили внимание на цвет ее волос.
— В данном случае, Уотсон, я имею в виду всего лишь прозвище, которым народ наградил гильотину во времена французской революции.
Было уже совсем поздно, когда мы наконец добрались до нашей старой квартиры на Бейкер-стрит, где Холмс, едва успев развести огонь в камине, тут же облачился в свой мышиного цвета халат.
— Скоро полночь, — сказал я, — и мне хотелось бы распрощаться с 1887 годом в обществе жены, а потому пора отправляться домой. Позвольте пожелать вам счастливого нового года, мой дорогой друг!
— От всей души желаю вам того же, Уотсон, — отозвался он. — И передайте поздравления своей женушке вместе с извинениями за вашу временную отлучку.
Когда я оказался на пустынной улице, то на мгновение остановился, чтобы поднять воротник плаща, за который норовили попасть хлопья снега, и уже собирался продолжить свой путь, когда мое внимание привлекли звуки скрипичных струн. Помимо воли я поднял взгляд к окну нашей гостиной и увидел четко очерченный на фоне подсвеченной лампой шторы силуэт Шерлока Холмса. Я мог разглядеть так хорошо мне знакомый ястребиный профиль, чуть опущенное плечо, которым он упирался в инструмент, и движения смычка — вверх-вниз. Но исполнял он точно не сентиментальную итальянскую арию и не сложную импровизацию собственного сочинения. В неподвижном воздухе этой холодной зимней ночи плавно разносилась другая мелодия:
Возможно ль друга позабыть
