Начальник карантина. Не обязательно что-то делать, чтобы попасть в мелкие неприятности, уготованные жизнью!
Она. Как скоротечны радость и счастье!
Он. Сколько нам придется здесь задержаться?
Начальник карантина. Сорок дней и ночей!
Она. Лучше утопиться в море!
Он. Жить здесь, среди выжженных гор и свинарников?
Поэт. Любовь побеждает все, даже серный дым и карболку!
Начальник карантина(зажигает печь; из нее поднимаются синие серные пары). Я зажигаю серу! Пожалуйте, входите!
Она. О! Мое синее платье потеряет свой цвет!
Начальник карантина. И станет белым! И твои красные розы тоже побелеют!
Он. И твои щеки! За сорок дней!
Она(Офицеру). Тебе это доставит радость!
Офицер. Вовсе нет!.. Твое счастье, правда, стало источником моих мук, но… это ничего — я теперь получил докторскую степень, работаю домашним учителем там, напротив… хо-хо, да-да, а осенью получу место в школе… буду учить с мальчиками уроки, те же самые уроки, что учил все свое детство, всю свою юность, и теперь буду учить, те же уроки, всю свою взрослую жизнь и под конец всю старость, те же уроки: сколько будет дважды два? Сколько двоек без остатка в четырех?.. И так до пенсии, когда время будет тянуться в ожидании обеда и ужина, в ожидании газет,— пока меня наконец не свезут в крематорий и не сожгут…
У вас здесь случайно нет пенсионеров? Это почти столь же ужасно, как дважды два четыре: начинать учиться, уже получив докторскую степень, задавать одни и те же вопросы до самой смерти… (Мимо идет, заложив руки за спину, пожилой господин.) Посмотрите, вот идет пенсионер, он проводит жизнь в ожидании смерти; наверное, капитан, не дослужившийся до майора, или нотариус, не ставший асессором,— много званых, но мало избранных… Он ждет завтрака…
Пенсионер. Не завтрака, а газеты! Утренней газеты!
Офицер. А ему всего пятьдесят четыре года; он еще двадцать пять лет может так ходить, ожидая завтрака и газеты… Разве это не ужасно?
Пенсионер. Что — не ужасно? Что, что, что?
Офицер. Да пусть ответит тот, кто может!.. А я буду зубрить с мальчиками дважды два четыре! Сколько двоек без остатка в четырех? (В отчаянии хватается за голову.) А Виктория, которую я любил и потому желал ей самого большого счастья на земле… Теперь она счастлива, счастлива как умеет, а я страдаю… страдаю, страдаю!
>* * *
Она. Неужели ты полагаешь, будто я могу быть счастливой, видя твои страдания? Как ты смеешь так думать? Быть может, то, что я проведу здесь сорок дней и ночей, утишит твою боль? Признайся, утишит?
